— У них птенцы, — сдавленно поясняю я.

Софи улыбается.

— Значит, защищают. Правильные родители. — Она поворачивается к птицам и шепчет: — Я ваших маленьких не обижу!

Трр-гик-гик! — истошно кричат дрозды. — Трр-гик-гик! Трр-гик-гик!

— Храбрые какие, — говорит Софи. — А потом они станут ещё храбрее. И позволят детям улететь.

Вдруг она принимается хлопать руками и подпрыгивать.

— Смотри! Мне уже сделали операцию!

— Хорошо.

Она уверенно, не хромая, проходит несколько шагов — целый круг по тротуару.

— Предстоит ещё кое-что подправить, — говорит она. — Но главное сделано.

— Фантастика! Больно было?

— Да. И сейчас болит, немножко. — Она снова кружит по тротуару, выбивает чечётку, виляет бёдрами, словно фотомодель. — Но я терплю. Есть ради чего.

— Как здорово, Софи!

Я по-прежнему пищу как птенец.

— А тебе сделали? — спрашивает она.

— Что сделали?

— Ты собиралась операцию делать. Резекцию странностей. Страннэктомию. Помнишь?

— А-а… Да, помню. Пока не сделали.

— Значит, ты всё ещё странная?

— Наверно.

Она улыбается.

— Ну и ладно. Даже хорошо. Ты всё равно возвращайся.

— Куда?

— Ты не хочешь вернуться в школу? Без тебя скучно.

Я смотрю на листву. Сижу тут на дереве, в этой дурацкой листве. Чувств много, а выразить не могу. Прямо как маленькая. Она, эта девочка, Софи Смит, по мне скучает?! Что же, что же ответить?

— Не знаю, — бормочу я. — Скорее всего, не вернусь. Мы думаем, что школы…

Я умолкаю. Не могу договорить предложение.

— Даже миссис Черпенс сказала, что было бы хорошо, — говорит Софи.

— Что было бы хорошо?

— Чтобы ты вернулась.

— Это миссис Черпенс сказала? Ты шутишь?!

— Нет.

Софи кто-то зовёт. Я вижу кто: в конце улицы сидят на низенькой ограде три девочки.

— Софи! Давай скорее!

— Мне пора, — говорит она. И смеётся. — А ты не изменилась. Немного чокнутая, да?

Я снова теряюсь. Что ей ответить?

— Чокнутая? Я?

— Да. Но хорошая. Я тоже немного чокнутая. По-своему. Нас таких много.

— Правда?

— Конечно.

Я снова закусываю губу. Смотрю на неё, потом на девиц, которые её ждут. Что — и они чокнутые?

— Все чокнутые, — подтверждает Софи. — Просто кто-то больше, кто-то меньше. Ты больше. Но все люди немножко того…

— Софи! — кричат девчонки.

Она пожимает плечами и улыбается:

— Немножко того — это не страшно, верно?

— Нет, — выдавливаю я.

— Если вернёшься, я тебе помогу.

— Спасибо.

Слышит ли она мой шёпот?

— Ладно, пойду, — говорит она и пару раз подпрыгивает и притопывает. — Я просто хотела показать тебе, что уже не хромаю! Есть в языке про это слово? Бесхромность?

Она подскакивает и подскакивает снова.

— Бесхромота, — шепчу я. — Хромота — бесхромота!

— Неплохо, да? — Говорит Софи.

— Какое плохо? Очень хорошо!

— Ну и вот. Я просто зашла поздороваться. А теперь до свидания.

И она уходит. И я своё «до свидания» говорю ей вслед. Мне хочется спрыгнуть, побежать за ней, обнять, сказать, какая она замечательная и как я за неё рада… Но я ничего этого не делаю. Она возвращается к подружкам. Я закрываю глаза.

— Мина — балда! — пищу я.

— Она по мне скучает! — щебечу я тихонько.

— Она говорит, что я хорошая, — говорю я шёпотом.

— Бесхромота, — бормочу я и медленно вывожу в блокноте это прекрасное слово. Я потом ещё кое-что дописываю.

Вот они, два совершенно новых слова. Они появились в этом мире благодаря Софи Смит, это её подарок. А я просто записала. Так, может, она и вправду чокнутая? Сама ведь призналась…

Софи с подружками окончательно скрылись из виду.

Я снова принимаюсь писать — застенчиво, робко.

Софи хорошая. Жаль, что она так быстро ушла. Жаль, что я не попросила её побыть подольше. Глупая, глупая Мина!

Что же такое сказала Софи про миссис Черпенс? Надо подумать… И я снова пишу. На этот раз — про миссис Черпенс.

ПРИЗНАНИЕ. Ладно, может, она и не такая ужасная и визгливая, как я считала раньше. И директор не такой непробиваемый. И оба они не так тупы, как я тут расписывала. Но когда сочиняешь, так и надо. Обязательно надо что-то ПРЕУВЕЛИЧИТЬ, иначе нет КОНФЛИКТА. Писатели всегда ПРЕУВЕЛИЧИВАЮТ! Понятно?

Удивительно, как по-разному я себя ощущаю. То я совсем хилая и крошечная, то бесконечно отважная, бесшабашная, свободная… Интересно, это у всех людей так? А когда дети становятся взрослыми, они всегда чувствуют себя взрослыми, умными, собранными? И хочу ли я почувствовать себя взрослой? И перестать быть… вот как сейчас — парадоксальной, нелепой, бессмысленной? Так всё-таки хочу я перестать быть чокнутой или нет? Нужна мне страннэктомия? О да, иногда она нужна мне позарез — но длится это совсем недолго. Я тут же передумываю и снова хочу быть самой странной, самой чокнутой на всём белом свете… Ладно, Мина, хватит! Иногда я слишком много думаю, слишком много кручу-верчу в голове и… Всё! Сказано тебе, хватит думать!

И тут… Ого! Пищать-то больше некогда и верещать тоже. Все вопросы и сомнения на время откладываются. Потому что на нашу улицу въезжает огромная-преогромная белая фура. Въезжает и останавливается около дома мистера Майерса. А следом за фурой подкатывает синий автомобиль, и из него вылезает знакомая семья. У матери на руках — младенец в белых пелёнках.

— Уже? — шепчу я.

Она оглядывается. Ребёнка она прижимает к себе крепко-крепко, точно хочет защитить от всего мира. Подходит отец, обнимает их обоих. Я слышу плач младенца. Женщина уносит его в дом. Я представляю их там, внутри этого обветшалого дома. Новенького, только родившегося ребёночка в этом древнем запустении.

Тут открываются двери фуры, и отец семейства с двумя крупными сильными мужчинами принимаются перетаскивать мебель в дом.

Мальчик остаётся совершенно один. Сверлит взглядом сперва землю, потом небо. Одной рукой прижимает к себе футбольный мяч.

— Ты о чём задумался? — шепчу я ему, но он, конечно же, меня не слышит.

С виду этот новый мальчик симпатичный. Только наберусь ли я храбрости, чтобы подойти познакомиться? Чтобы сказать, что он мне понравился? Интересно, он ходит в школу? А как же. Ясно, что ходит.

Он подкидывает мяч, стучит им о землю. Потом лупит об ограду. Раз, другой… С ненавистью оглядывает улицу. И уходит в дом вслед за своей роднёй и мебелью.

Я продолжаю наблюдать. И тут замечаю под деревом маму. Она мне улыбается.

— У нас новые соседи? — говорит она.

Мы смотрим на дом мистера Майерса. Вернее, на бывший дом мистера Майерса.

— У них родился ребёнок, — говорю я.

— Ребёнок? Уже?

— Да.

— Боже мой! Они ведь не успели дом подготовить. Но дети — они такие. Рождаются, когда захотят.

— И птенцы у дроздов вылупились, — добавляю я.

— Что ж, значит, день такой выдался. День птенцов и младенцев! — Она протягивает ко мне руку: — Послушай-ка меня, мой младенец.

— Что?

— По-моему, ты слишком много времени проводишь на дереве.

— Слишком много?

— Да. Надо почаще спускаться вниз, в реальный мир. А сейчас слезай, мы пойдём гулять.

— Куда?

— Куда глаза глядят. Куда ноги поведут.

— Пошли!

Я спрыгиваю с дерева. Прикладываю палец к губам.

— Слушай, — велю я маме шёпотом.

— Что слушать?

— Просто слушай. Если хорошенько прислушаться, мы услышим, как пищат птенцы. И может, даже ребёнка услышим.

Мы навострили уши, повернули их к гнезду. Тянем вверх шеи.

— Слышишь птенцов? — спрашиваю я.

Мама качает головой.

— Я тоже не слышу, — признаюсь я.

Мы улыбаемся друг другу.

— Ладно, может, завтра повезёт, — говорю я. — А теперь ведите нас, ноги.

Мы направляемся в парк. Мама говорит, что будет меня просвещать, что это не просто прогулка. Пустобрёхс и Непущаль потребовали с неё отчёт о том, какой материал мы за это время освоили. Она, разумеется, напишет им о моём сочинительстве, об исследовании птиц, о нашем художественном творчестве и так далее и тому подобное. И объяснит, что даже прогулка по парку может быть глубоко познавательной и воспитательной.