Потом я прочитала всё по второму разу и размечталась… И папу вспомнила — как он читал мне эти книжки перед сном. Папу, кстати, я никогда не могу представить отчётливо. Скорее, я его полуслышу, полувижу, как сон: чем больше стараешься вспомнить, тем он неуловимее. Когда я читаю эти книги, внутри меня звучит как бы не мой, а папин голос. Словно это он читает мне вслух.

Ещё я полупомню, как от него пахло и как кололась щетина у него на подбородке, когда он меня целовал… и ладонь была чуть шершавая — он гладил мою щёку… И голос, шёпот: «Спокойной ночи». Вот так я лежала в обнимку с книгами и странными, размытыми, но в то же время яркими воспоминаниями и вовсе не чувствовала себя взрослой. Наоборот — я была совсем маленькой[6].

Почитала я, повспоминала и загрустила. Надо сейчас для бодрости исписать две страницы радостными словами. От которых на душе счастье. И больше ничего!

Я дописала и выглянула на улицу. Там снова появился синий автомобиль. Из него вышли беременная женщина, мужчина и с ними мальчик. Женщина смотрела на дом мистера Майерса, сморщив нос, но мужчина подвёл её к окну у входной двери, и они стали вглядываться внутрь сквозь стекло. Мальчик стоял хмурый, руки в карманы, уставившись в землю. Потом так же хмуро оглядел улицу. Его отец засмеялся. Подозвал мальчика, но он не подошёл. Тут подъехала другая машина и оттуда вылез человек в костюме, с пластиковой папкой. Со взрослыми он поздоровался за руку. А мальчик руку не протянул, отвернулся. Человек в костюме засмеялся и что-то сказал. Наверно, «ох уж эти дети». Или про переходный возраст. Потом, потирая руки, поднялся на крыльцо, достал из кармана ключи и открыл парадную дверь. Все вошли.

Я уселась за стол. Стала что-то рисовать-писать. Каракули. Ерунду. То и дело бросала взгляд за окно. Заметила, как вдоль низенькой ограды, отделявшей сад мистера Майерса от улицы, крадётся Шепоток.

Семейка покупателей проторчала в доме долго, целую вечность. Я представляла, как они переходят из комнаты в комнату — сквозь воздух, полный молекул, оставшихся от Эрни Майерса. Разглядывают осыпающийся потолок, унитаз посреди столовой, развалившийся гараж за домом.

— Не отчаивайся, — сказала я себе. — Уже пора, чтобы в наших краях кто-нибудь родился!

Наконец, они вышли.

Мужчины обменялись рукопожатием. И тот, что в костюме, уехал. Отец, семейства засмеялся, раскинул руки, будто хотел обхватить весь дом, да и мир заодно. Женщина принялась отряхиваться от пыли и грязи. Муж что-то прошептал ей на ухо. И погладил её живот. Оба они обняли этот живот, с двух сторон. Женщина засмеялась. Мальчик не поднимал глаз. Стоял и пинал землю ногой. Всё сильнее, сильнее… Насупленный такой. Может, он даже выругался про себя. И снова пнул ногой землю. И опять.

Они уехали. Сгустились сумерки. И птицы под вечер расшумелись-распелись.

Я пошла на кухню.

— В дом мистера Майерса приезжали покупатели, — сказала я маме.

— Это хорошо, — ответила она. — Занудные или интересные?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Они прямо в дом вошли. С агентом по недвижимости.

— Значит, намерения у них серьёзные.

— У женщины не особо. Да и у мальчика…

— У мальчика?

— Да, мама. С ними был мальчик.

— Отличные покупатели!

— Да откуда ты знаешь? Кстати, у этой женщины скоро родится малыш.

— Я же говорю — отличные покупатели! Главное, чтобы купили!

Мама улыбнулась и взъерошила мне волосы.

— Ну, рассказывай, какие ещё новости. Что делала?

— Разговаривала с одной старушкой… у неё кости больные. Мы с ней танцевали для Персефоны, а я ей приснилась. Потом думала про мочу, пот и слюну, читала «Там, где живут чудовища» и писала тысячу слов, от которых радостно.

Мама снова засмеялась:

— По-моему, день прошёл не зря.

Ночь. Ни одной звезды. За окном повис туман. Мерцают заиндевевшие ветки. ЭЙ, СЕЙЧАС УЖЕ ДОЛЖНА БЫТЬ ВЕСНА! — хочу завопить я. — УХОДИ, МОРОЗ! НАДОЕЛ.

Поблизости ухает сова — где-то рядом с домом мистера Майерса. Вот, снова ухнула. А вот другая подала голос ей в ответ.

Совы. Они — моя родня. У меня с ними общий дом.

— Доброй ночи, совы, — шепчу я. — Завтра я запишу вашу историю.

У-ху. У-хууу. У-хуууууу.

Отец Мининой мамы был моряком. Смолоду ходил по морям. Он всюду побывал, во множестве экзотических мест с совершенно экзотическими названиями: Сантьяго, Сан-Франциско, Каир, Касабланка, Ява, Буэнос-Айрес, Фиджи, Гондурас, Токио, Рейкьявик, Манила, Сингапур, Бангкок. Абу-Даби, Ханой… список можно продолжать до бесконечности — ну, пока не иссякнет запас экзотических мест на планете.

Мина помнит, как, когда она была маленькая, из всех этих мест приходили открытки. Дедушка постоянно путешествовал, и Мина видела его живьём всего пару раз: такой забавный человек, непоседливый, заводной. Он громко смеялся, а кожа у него была смуглая, прямо коричневая, как каштан или лесной орех. Мина и рассказы его помнила — о львах, и тиграх, и крокодилах, с которыми ему довелось драться в джунглях на краю земли. И с китами он плавал, и из водоворотов чудом спасался, и сокровища находил на затонувших галеонах. Он обещал, что когда-нибудь привезёт ей сундук с драгоценностями. И обезьянку обещал подарить. Даже тогда, уж на что маленькая, Мина понимала, что дед всё это сочиняет. Она знала, например, что львы не живут в джунглях. Но всё-таки надеялась — тихонько, но надеялась — получить обезьянку!

Дедушка всегда повторял, что однажды уйдёт на покой и поселится в доме на Вороньей улице, но Минина мама знала, что — нет, не поселится. Если человек всю жизнь плавал, на сушу ему не вернуться. Под конец жизни он возил туристов по Индийскому океану на парусниках. В последней открытке он написал, что вернётся очень скоро. Что уже подыскивает обезьянку. И живёт в раю.

Его похоронили в море — вечером, в сумерках, опустили в Индийский океан.

В завещании он оставил всё, что имел, Мининой маме, но оговорил, что дом на Вороньей улице должен достаться Мине, когда ей исполнится двадцать один год. Он написал так: «Эта маленькая девочка была со мной, в моём сердце каждую минуту, пока я бороздил океан». Мине это понравилось. Значит, пока она росла на Соколиной улице, она ещё и путешествовала по самым экзотическим местам!