Потом он пнул юнгу ногой, и тот скатился по кормовому трапу, а капитан тем временем угрожал отрезать голову любому, кто решит помочь несчастному, воющему от боли парнишке.
Тристану Мадейре и Угольку пришлось держать Сьенфуэгоса, чтобы он не попался под руку гнусному толстяку, ведь в эти мгновения разум капитана застилала глухая ярость, он и впрямь без колебаний снес бы голову любому, кто бы осмелился приблизиться.
— Не трогай его! — взмолилась негритянка. — Ты все равно не сможешь вернуть Жаирсиньо глаз и добьешься лишь того, что жирдяй тебя убьет.
Канарцу пришлось приложить все силы, чтобы восстановить спокойствие, а когда ему это удалось, он внимательно оглядел ненавистную фигуру, сидящую в огромном кресле.
И тогда он понял, что капитан Эвклидес Ботейро хотел вывести его из себя — его или любого другого члена команды — в поисках зарождающегося бунта, который даст ему предлог наказать всех моряков «Сан-Бенто».
Страх в гораздо больше степени, чем ветер, гнал этот дьявольский корабль вперед, и сейчас страх, который внушал всем этот человек, объединился со страхом, который чувствовал он сам, столкнувшись с тем, что его империя ужаса может рухнуть.
Величайшее достижение завшивленного португальца заключалось в том, что он сумел превратить море, символ свободы, в огромную тюрьму, из которой никто не мечтал выбраться. И сейчас, столкнувшись со срочной необходимостью вытащить свою хрупкую крепость на песок, он ощущал чудовищную неуверенность, поскольку понимал, что едва ли может рассчитывать на верность даже четырех офицеров.
И потому, когда вечером впередсмотрящий объявил, что видит на юге низкую береговую линию, никого не удивило, что капитан тут же послал за помощником и велел без лишних слов:
— Приготовь кандалы. Они нам понадобятся.
— И кого вы собираетесь заковать?
— Всех испанцев, негритянку, Намору, Феррейру, старшего рулевого и юнг. Остальные уже старики или слишком трусливы, чтобы решиться на бунт. И помни... если что — я вешаю без всяких разговоров.
В ту ночь на корабле никто не спал. «Сан-Бенто» приблизился к низкому и заросшему берегу с песчаными пляжами на дистанцию в две мили, и все почуяли густые ароматы влажной земли и буйной растительности — остров находился с левого борта, нос же корабля по-прежнему смотрел на юго-запад.
Моряки перегнулись через борт и оставались в таком положении, пока на горизонте не исчезла убывающая луна, так что всё вокруг погрузилось во тьму. Большую часть парусов убрали, но с первыми лучами зари пришло разочарование — земля исчезла бесследно, словно ее поглотила пучина.
Тем не менее, два часа спустя, когда некоторые уже начали перешептываться, что стоит рискнуть и выкинуть старую свинью за борт, застав его врасплох, а потом развернуться и поискать остров, оставшийся позади, прямо по курсу возникла, словно призрак, новая земля.
До чего же странной она показалась Сьенфуэгосу, который, с тех пор как ступил на землю Нового Света, видел одну лишь сельву, болота и горы. Теперь же перед ним открылась череда высоких песчаных дюн — белых, охристо-желтых, бурых и даже красных. Португальские моряки, ходившие в Гвинею, в один голос заявили, что эта земля в точности похожа на огромную пустыню Сахару.
Капитан Ботейро немедленно послал за канарцем и, едва тот переступил порог кормовой каюты, заорал дурным голосом:
— Ты, гребаный испанец! Это еще что?
— Сухой остров, капитан, — убежденно ответил Сьенфуэгос. — Советую оставить его по левому борту и держать курс на Бабеке, который находится в пятидесяти лигах к западу.
— С чего бы это?
— Этот остров — тот самый ад, где мы потеряли четырех человек.
Поскольку они полдня созерцали всё ту же пустынную местность, португалец убедился, что Сьенфуэгос говорит правду. Место выглядело идеальным для того, чтобы вытащить потрепанный корабль, поскольку даже самые отчаянные вряд ли решили бы здесь дезертировать.
Капитан уже столько времени искал тихий берег, куда мягко накатывались бы волны, а отступая, оставляли бы за собой сухой песок, что немедленно приказал спустить на воду шлюпки, и восемь гребцов отбуксировали «Сан-Бенто» в самое сердце знойной бухты, выжженной палящим солнцем.
Он долго размышлял, стоит ли заковывать в кандалы вероятных дезертиров, но послав к острову помощника и получив от него отчет, что вокруг нет ничего, кроме высоких песчаных дюн и соленой воды, решил оставить всех на свободе, хотя перед тем отдал самым верным своим приспешникам тайный приказ.
На следующее утро, после долгой и беспокойной ночи, так и не сойдя на берег, он вызвал голодных и потрепанных членов команды, вытер лоб грязным платком и хрипло сказал:
— Итак, знайте, что это остров; огромный необитаемый остров, который отныне будет называться Да-Синтра. Здесь не найти ни воды, ни пищи, отсюда невозможно сбежать, иначе как по морю, — он выдержал эффектную паузу, чтобы придать речи больше значительности. — Но в этой дыре нет других кораблей, кроме «Сан-Бенто», а даже самый тупой матрос понимает, что ни один корабль не сможет плавать без парусов, — сняв берет, он принялся рассеянно давить вшей, а потом добавил, глядя себе под ноги: — Все паруса надежно спрятаны, и лишь я один знаю, где именно, — после этих слов он поднял голову и посмотрел на моряков. — Так что если хотите остаться в живых, будете делать то, что велено, а иначе останетесь в этом аду, пока солнце не выбелит ваши кости.
После этого он приказал доставить себя на носилках на вершину самой высокой дюны и установить над головой нечто вроде навеса из камыша, после чего, устроившись в своем старом кресле, стал наблюдать, как моряки вытаскивают корабль на берег, заваливают его на бок и обмазывают смолой и рыбьим клеем, пытаясь отразить атаку странной и экзотической разновидности короедов.
Теперь Сьенфуэгос окончательно убедился, что имеет дело с чертовски умным человеком. Не было сомнений, что едва корабль окажется на берегу, капитан Эв тут же поймет — даже если там и впрямь оставили свой след какие-нибудь древоточцы, никакой шашень даже не прикасался к дубовому корпусу судна, а множество крошечных отверстий, избороздивших борта, просверлены явно изнутри трюма и человеческой рукой.
— Мне лучше сбежать, — заявил он негритянке. — Боров очень скоро поймет, кто продырявил его корабль.
— И как ты рассчитываешь выжить в таком месте?
— Как обычно — чудом. Здесь должны быть яйца чаек, черепахи, рыба и крабы... Единственная проблема — добыть воду, но я знаю, как с этим справиться.
Девушка уверенно посмотрела на него и убежденно заявила:
— Я пойду с тобой!
— Это было бы просто безумием!
— Не в большей степени, чем для тебя.
— Но я-то уже привык ко всяческим бедам... — Он немного помолчал. — А если останусь, то рискую собственной шеей.
— Твоя шея — это еще не самое важное, — заявила дагомейка, по привычке сморщив нос. — Меня тошнит от одной мысли, что придется возвращаться на эту посудину. Я уже много лет не ступала на твердую землю, и теперь не собираюсь возвращаться на корабль. Когда уйдем?
— А почему не сейчас?
— Сейчас? — изумилась африканка. — Вот прямо сейчас, средь бела дня?
— Сейчас лучшее время для побега. К вечеру нас могут заковать. Нам понадобится лишь пара бурдюков с водой, ножи и немного еды.
— Нас догонят.
— Кто? — канарец небрежно махнул рукой в сторону изможденных матросов, с печальным видом сидящих на песке. — Жирный боров, едва способный оторвать задницу от стула, или горстка несчастных, умирающих от голода? Самый молодой офицер втрое старше нас, а юнги вряд ли захотят нас преследовать. От этого корабля несет смертью.
— Тогда чего же мы ждем? — вдруг бодро спросила Уголек. — Вперед!
Они как ни в чем не бывало подошли к кромке воды, взяли фляги с водой, которые выгрузили с корабля, и без лишних слов стали карабкаться по высокой дюне, не далее как в двухстах метрах от того места, где находился капитан Эвклидес Ботейро. Тому понадобилось несколько минут, чтобы сообразить, в чем дело.
