Канарец тоже сел рядом, скатал снежок и пожал плечами, признавая свое полное невежество.

— Не знаю и часто задаюсь вопросом — а стоит ли узнавать. Может, лучше мне было остаться на Гомере, — он обвел руками окружающий ландшафт. — Ну скажи, что мы с тобой здесь делаем?

— И еще мой белый ребенок, — с усмешкой ответила африканка, растирая живот пригоршней снега. — Думаешь, это поможет?

Сьенфуэгос с сомнением покачал головой.

— Живот явно не меняет цвет.

— Может, это проявится позже.

— Это всего лишь вода! — повторил Сьенфуэгос. — Теперь ты сама видишь, подержав в руках. Пора возвращаться, а то здесь и от холода околеть недолго.

— Никогда не встречала человека, который бы умер от холода, — заметила девушка.

— Я тоже, — признался Сьенфуэгос. — Но я также не встречал людей, которые провели бы ночь в подобном месте. Давай вернемся!

Уголек покачала головой, продолжая растирать живот горстями снега.

— Возвращайся сам, если хочешь! А у меня нет сил, чтобы снова пересечь эту пустошь, — она кивнула в сторону склона горы. — Где-то впереди наверняка найдется пещера, в ней мы сможем укрыться. А иначе ни один паломник здесь бы долго не выжил.

Похоже, канарец пришёл к выводу, что они действительно не в состоянии вернуться прежним путем до наступления темноты и посему лишь поднял глаза к небу и принялся считать часы, оставшиеся до наступления долгожданного рассвета.

— В таком случае давай возобновим путь, потому что дорога предстоит долгая, — он ткнул пальцем в сторону кондоров, по-прежнему неутомимо кружащих над головами. — К тому же, боюсь, эти сволочи готовы выклевать нам глаза, стоит чуть зазеваться.

Едва они босиком ступили на снег, как их охватило чувство непередаваемой тоски; казалось, окружающий мир играет с ними в какую-то жестокую игру. С каждым шагом они все глубже погружали ноги в обжигающе холодную белую массу — сначала до щиколоток, потом до икр, и, наконец почти до самых бедер, то и дело обмениваясь молчаливыми взглядами, полными страха: путникам казалось, что вскоре они навсегда исчезнут под толстым слоем этого белого ледяного крошева.

— Ты похожа на муху, попавшую в молоко, — заметил канарец, в очередной раз помогая Угольку подняться. — Можешь мне поверить, если уж здесь ты не станешь белой, то и вовсе никогда не отмоешься.

Чуть позже, когда они взобрались на самую высокую скалу, северный склон Большого Белого предстал перед ними во всей своей несказанной красоте — слегка подтаяв на полуденном солнце, он казался огромным бриллиантом на фоне голубого неба.

— Какая красота! — завороженно воскликнула африканка.

— Да, очень красиво... — неохотно согласился Сьенфуэгос. — Но мне не нравится: слишком похоже на маску.

Склон горы и в самом деле был похож на огромную маску: два гладких выступа напоминали глаза, а чуть сбоку зиял вход в большую пещеру, словно чей-то рот, перекошенный в горькой усмешке.

В скором времени они добрались до пещеры, едва не падая от усталости. Вход был метров десять в ширину и шесть в высоту. Не сговариваясь, они застыли, словно внезапное предчувствие не позволяло войти внутрь этого царства камня и льда.

Итак, они достигли конечной цели всех местных паломников; как подсказывало им чутье, гора была всего лишь ориентиром, а истинная цель — таинственное божество, о котором ходили легенды — скрывалось здесь, в этой пещере.

С большим трудом они двинулись вперед, пока наконец не ступили, охваченные благоговейным страхом, на каменный пол пещеры, покрытый толстым слоем инея. Повернули налево и внезапно оказались в просторной пещере, напоминавшей маленький храм.

Вскоре глаза привыкли к темноте. Снаружи в пещеру проникал дневной свет, отражаясь от ледяных стен, и путешественники буквально остолбенели, разглядев в тусклом свете, что в огромной пещере находятся около тридцати мужских и женских фигур, а также неисчислимое множество колибри и попугаев.

Они долго стояли в молчании, созерцая неподвижно сидящие человеческие фигуры, поеживаясь от мысли, что на них самих, возможно, пристально смотрят десятки глаз, чьи равнодушные взгляды сотни лет стерегли вход в пещеру.

Холод в пещере стоял нестерпимый, но совершенно другой холод, не такой, как снаружи. Воздух в пещере был сухой и, видимо, отличался постоянной температурой. Благодаря его особым свойствам находившиеся в пещере тела не затронул тлен; чуть подернутые морозом, они казались чем-то нереальным, но при этом выглядели настолько свежими и почти живыми, что иные, казалось, вот— вот вздохнут.

Они казались скорее великолепными экспонатами музея восковых фигур, чем мертвецами; казалось, они изумленно застыли на месте, глядя на нежданных пришельцев.

Ни Сьенфуэгос, ни Уголек, стуча зубами от холода, не нашли в себе сил произнести ни единого слова; они смогли лишь пройти несколько метров к центру пещеры, чтобы, оглядевшись, во всех подробностях рассмотреть всю галерею неподвижных лиц, столь превосходно сохранившихся.

Большинство были древними старцами; вероятно, могущественными вождями давних времен; хотя среди них обнаружилось и несколько женщин, которые при жизни были, видимо, очень красивы, а также с полдюжины покрытых шрамами воинов.

Фигуры сидели полукругом, полуобнаженные, прикрытые лишь гирляндами цветов, с колибри на и длиннохвостыми ара на плечах, а в центре круга возвышалась фигура человека на огромном ледяном троне. Это был старик с длинными белыми волосами и густой соломенного цвета бородой, спадающей на тунику из плотной грязно-серой ткани, целиком покрывающую фигуру.

Сьенфуэгос хотел даже прикоснуться к нему, но то ли холод, то ли суеверный ужас заставили его отступить и, увлекая за собой упирающуюся негритянку, выбраться наружу, где лучи заходящего солнца вернули их к жизни.

Не сказав ни единого слова, они поспешно бросились назад по своим следам, пока не достигли просторной, покрытой снегом террасы у самого входа в пещеру, где вздохнули с облегчением.

С наступлением темноты они нашли в полулиге к югу три крошечные пещерки, где, видимо, укрывались другие паломники. В одной из них даже обнаружились потертая циновка, а также следы давно потухшего костра и немного дров, и Сьенфуэгос стал разводить огонь при помощи двух кусков дерева, как когда-то давно учил его добрый друг Папепак.

Уже совсем стемнело, когда им наконец удалось немного согреться у крошечного костра; теперь нашлись силы даже для разговоров. Канарец громко фыркнул, выражая свое величайшее изумление и отвращение к происходящему, после чего стал отчаянно тереть руки, чтобы согреться.

— Из всех передряг, в какие я попадал в жизни, эта, вне всяких сомнений, самая жуткая, — заметил он. — Честно говоря, я бы предпочел закончить жизнь в желудке людоеда, чем в этом холоде, среди замороженных мумий.

— Думаю, это самое удивительное место на свете, — еле слышно прошептала девушка.

— Как ты сказала? — переспросил Сьенфуэгос, решив, что ослышался.

— Я сказала, что это очень красивое место. Только здесь можно победить смерть.

— Никто еще не смог победить смерть, — устало возразил канарец. — Нигде я еще не видел столько смерти, как в этой проклятой пещере. Все ее чудеса сводятся лишь к тому, что трупы не сгнили... -Немного помолчав, он задумчиво добавил: — Но почему? — он стянул с предплечья, словно перчатку, длинный кусок кожи, и чуть слышно пробормотал: — Должно быть, могильные черви тоже не выносят холода, потому трупы и уцелели... Даже самое голодное существо не сможет есть, когда вокруг такой колотун...

— Не говори глупостей! — оборвала его негритянка, которая сейчас выглядела удивительно серьезной. — Это чудо!

— Чудо? — с безрадостным смешком повторил канарец. — Ха! Какое такое чудо, не смеши! Все дело в холоде. Сам не знаю, каким образом, но именно он сохраняет тела.

— Это чудо Большого Белого, — уверенно заявила она. — Это он сохраняет тела людей, которые вели праведную жизнь.

— Даже тела попугаев? — насмешливо спросил Сьенфуэгосн. — Или ты считаешь, что бывают праведные или неправедные ара и колибри? Да попади сюда этот сукин сын, капитан Эв, его тело тоже осталось бы нетленным. Повторяю, это все из-за холода. Будь здесь теплее, мертвецы давно бы сгнили, но в этой гребаной пещере такой мороз, что они сохраняются на многие годы... — он встряхнул головой, словно пытаясь оценить масштабы своего открытия. — Поистине, в этой части света каждый день узнаешь что-то новое. И, думаю, под конец я стану настоящим кладезем знаний.