Пауза. На лице Лея появилось то же выражение, что и у авиаконструктора Эрнста Хейнкеля, перед которым сумасброд Удет поставил эту заведомо невыполнимую задачу, да еще и в форме приказа. Тридцатитонные «Хейнкели-177» не могли пикировать — это было ясно, как дважды два.

— Основные испытания через полгода, но кое-что я тебе покажу уже сейчас.

Поскольку Лей все еще молчал, Удет схватил трубку и в своей экспрессивной манере позвонил Хуго Шперрле, бывшему командиру легиона «Кондор» — «герою-устрашителю» (автору концепции авианалетов для устрашения), тому самому, кто засыпал маленькую Гернику взрывчаткой, за час превратив городок в кровавое месиво.

Шперрле только что получил чин генерала и находился вместе с фон Рейхенау в особом фаворе у Гитлера, называвшего обоих «моими двумя самыми звероподобными воинами».

Когда Лей и Удет приехали на учебный аэродром в Бабельсберге, генерал Шперрле уже дожидался — двухметровый квадратный детина с пудовой челюстью, наезжавшей на каждого, кто приближался, как танк. «Вот кого следовало бы фюреру захватить с собой на переговоры к впечатлительному Шушнигу[2], — весело подумал Лей. — Пожалуй, стоит подать идею».

— Послушай, а кто подал идею… меня сюда привезти? — неожиданно спросил он из машины уже вылезшего Удета.

— Герман, а что? Да я и сам собирался, — наивно отвечал тот.

Роберт тоже вылез и пошел к ангарам. Эрнст Удет, это перезрелое дитя, был совершенно безопасен для Геринга в качестве заместителя, поскольку мало о чем задумывался всерьез.

У Лея недавно состоялся секретный разговор с Мильхом и Кессельрингом, командующим третьим авиационным округом, и оба интригана, которых Геринг намеревался сшибить лбами, сошлись в одном: четырехмоторный стратегический бомбардировщик сожрет не только казну ГТФ, но постепенно оставит и все Люфтваффе, что называется, «на бобах». С другой стороны, без такого самолета нечего было и думать о войне, предположим, за Уралом. Разбившийся летом тридцать шестого года Вальтер Вефер, в свое время добросовестно изучивший «Майн Кампф», прекрасно понимал, что не реванш за Версаль нужен фюреру, а «жизненное пространство», то есть Россия. Полторы тысячи миль от ближайшего к границам СССР аэродрома — вот какова должна быть минимальная дальность полета, и Ju-89 (Юнкерс-89) и Do-19 (Дорнье-19) — два прототипа «уральского» четырехмоторного бомбардировщика — были почти закончены, оставалось лишь увеличить скорость… Умнице Веферу почти удалось убедить Геринга и Мильха, не понимавших роли дальней авиации в предстоящей войне, но 3 июня Вефер разбился… И кто теперь так же настойчиво и последовательно станет гнуть ту же линию: сибарит Геринг, интриган Мильх или экс-трюкач Удет?! А он, Роберт Лей, сам летчик, все это ясно понимая, все-таки свел Мильха и Кессельринга, чтобы они договорились, и все усилия Вефера пошли псу под хвост.

Всякий раз впадая в подобное «раздвоение», Роберт начинал как-то тупеть и терять к происходящему интерес. «Нужно было нам в ресторан ехать, а не сюда», — думал он, наблюдая, как из ангара выкатывают Не-177 — махину с четырьмя попарно соединенными передаточным механизмом двигателями, на которые приходилось два винта.

— При минимальной пикировке все это развалится в воздухе к чертям собачьим, — зло сказал он Удету. — А если еще утяжелить эту дуру телесами Шперрле…

— Я сам его подниму, — хвастливо воскликнул Эрнст, но Лей схватил его за плечо:

— Знаешь, иди на хер со своим трюкачеством!

— Я за четыре года испытаний ни одного ребра себе не сломал, а вот кое-кто…

Роберт плюнул.

— Ладно, шучу, — добродушно хмыкнул Удет. — Я вызвал опытный экипаж… Эй, кресло рейхсляйтеру! — крикнул он адъютантам.

Не-177 тяжело, брюхом, пополз по взлетной полосе, медленно, с надрывным ревом поднялся. Роберту показалось, что самолет начал весь ритмично подрагивать, однако тут же понял, что это у него самого так кровь колотится в висках. Самолет шел ровно.

— Все, генерал, сажайте! — сказал он Шперрле, державшему с экипажем связь. — Достаточно!

— Одно пике, щадя нервы рейхсляйтера! — приказал Удет. — Но угол шестьдесят!

Невероятно, но 32 тонны, подобно кораблю, наклонились всей своей тушей, точно их держала океанская волна, и… не развалились, не сорвались в штопор… Не-177 как будто проделал какой-то трюк и, довольно урча, пошел на посадку. Лею ничего не оставалось, как только пожать руки экипажу и широко, во всю свою страшную челюсть улыбающемуся Хуго Шперрле.

— Ты теперь у нас трезвенник — этого я еще не усвоил, но к сведению принял, — сказал Удет, когда они возвращались в Берлин. — А как насчет девочек? А то расслабились бы, по старой памяти, — усмехнулся он на гримасу Роберта. — Я, собственно говоря, потому спросил, что тут слух прошел — у тебя новая любовница. Да какая!

— Нет у меня любовниц. — Лей равнодушно прикрыл глаза.

Удет пожал плечами. Он никогда не пытался понять Роберта — это ему все равно не удалось бы. И дело было не только в разнице интеллектов и образования. Эрнсту порой чудились в друге какие-то бездны, в которые тот и сам не любил заглядывать.

— Ну, как знаешь, — сказал он. — А мне разрядка нужна.

— Значит, все-таки трюк?

— У меня есть оправдание, Роберт, — спокойно отвечал Удет. — Я через раз выполняю его сам.

Лей снова закрыл глаза, а когда открыл их, машина стояла у ворот какого-то особняка. Роберт некоторое время глядел, не узнавая собственного дома. Впрочем, он так редко бывал здесь, что не мудрено было и забыть.

Удет отправился за ним следом, сам позвонил Феликсу Керстену и уехал, только когда тот появился. Роберт из окна видел, как он садился в машину… Хотя Эрнст был всего на шесть лет моложе, для Роберта он так и остался мальчишкой. И вдруг будто бы только сейчас он заметил, как сильно постарел и полинял этот ловелас и весельчак, столь мало подходивший к тому роду деятельности, что в очередной раз подкинула ему вечно подшучивающая над ним судьба, какая неуверенность появилась в его жестах и беспокойство в глазах… Поговорить бы с Герингом, напомнить, что, прикрывая себе тылы честным и добрым малым, он рискует погубить и дело, и малого заодно.

— Ложитесь и рассказывайте что вы чувствуете, — настаивал между тем Керстен. — Только ли нужно снять утомление или еще что-то? Болят ли спина и грудь? После травм прошло слишком мало времени.

— Еще как болят, — пожаловался Роберт, укладываясь (Керстену он всегда жаловался подолгу и от души). — Я никому не говорю, но спина болит постоянно.

— Брандт вам прописал постельный режим на три месяца, а вы… Я через две недели после той аварии услышал вас по радио, думал — запись из больницы, а вы, оказывается, уже в Лейпциге. Нельзя так! Нужно было лежать.

— Да на чем, если все болит?!

— Доктор Морель…

— Вот только о нем не нужно! Будь моя воля, я бы этого шарлатана убрал от фюрера. И посадил.

— Ну, это уж вы чересчур. Расслабьтесь. Здесь болит? А так? Вам нужно лежать, Роберт.

— До завтра с удовольствием.

— Месяц как минимум.

— Хорошо, я подумаю. — Лей не стал возражать. — А пока мне нужен массаж. Я после него отлично сплю.

— А телефоны нельзя отключить? Где бы вы ни появлялись, вокруг вас сразу начинается этот звон.

— Не обращайте внимания. Я только позвоню в Бергхоф и приступим.

Поговорив с Маргаритой, он снова улегся. Правую руку, которая у него продолжала гореть, как ошпаренная, он постарался Керстену не показывать, решив, что завтра просто перейдет на обычное нацистское приветствие и, таким образом, обойдется без рукопожатий.

Феликс Керстен применял какой-то особый тип массажа, стимулируя нервные окончания, и никому своих секретов не раскрывал. Гиммлер, например, без Керстена теперь вообще не мог обходиться. (По местонахождению Феликса можно было безошибочно определить присутствие Хайни.)

Обычно после его манипуляций и крепкого десятичасового сна Лей чувствовал себя отлично в течение нескольких дней, а то и недель. Но поздним утром 24 ноября он проснулся с ознобом и мучительной головной болью, которая постепенно усиливалась.