– Эльза меня, впрочем, не просила приехать, и брат – тоже. Меня, как и вас, вызвал фюрер. Я всю дорогу из Франции ломаю голову – для чего?

Они некоторое время молчали.

– Меня-то вызвали, похоже, в качестве противовеса, – с мягкой усмешкой заметил Фридрих. – Очень уж Геринг разошелся. Но, по-моему, мы с ним в разных весовых категориях. Правда, если я в качестве довеска…

– К кому?

Тодт пожал плечами.

– Точно не могу сказать. У Геринга постоянные конфликты с Леем, из-за казны ГТФ. Геринг требует все больше средств на вооружение, а Лей… пока сопротивляется.

– Пока… – вырвалось у нее.

– Я думаю, он и сам все прекрасно понимает, да, видимо, трудно расставаться с мечтой о «рабочем рае».

– А вам, похоже, предложат ему помочь?!

– Похоже.

«Похоже… похоже… И мне уготована какая-то роль». – Она стиснула зубы, но внезапно ее слегка обожгло:

– Фюрер… вызвал их обоих в Бергхоф?

– Да, фюрер назначил совещание. Приедут еще Геббельс и Риббентроп.

Маргарита стала смотреть в окно, на замелькавшие вдоль дороги сосны.

«…Ты так нужна ей теперь… Ты сумела бы поддержать… Твое присутствие внесло бы свежую струю…» – проникновенно лгал в письме Адольф.

Она безнадежно вздохнула, вспомнив, как прочитала его письмо, а через час, отвезя к подруге детей, уже сидела в вагоне, мучаясь от нетерпения и беспокойства за Эльзу. Поверила. Не усомнилась, не спросила себя: отчего не написал Рудольф, отчего сама Эльза ни разу не намекнула, зачем вообще она так понадобилась там, куда ее никогда не звали. Просто поверила словам, забыв, кем они писаны.

Сосны стояли теперь сплошной стеной, а горы как будто отодвинулись, и шоссе начало свой последний самый крутой подъем.

Почувствовав на себе осторожный взгляд Тодта, Маргарита чуть откинула голову:

– Вы уже бывали в Бергхофе?

– Был. Один раз.

– Брат писал – здесь много всего настроили: теплицы, молочную ферму, чайный домик, под названием «Гнездо орла». Забавно.

– Меня как раз и вызывали для консультации по поводу дороги к этому строению. Рейхсляйтер Борман собирался пробить тоннель в скале.

«…Бергхоф никто не любит… Тут шумно, постоянно что-то строится, сверлят дыры в горах, вечный гул…» – писал ей в Париж Гитлер. – …А мы все так нуждаемся в покое».

– Фрейлейн желает пройти к себе или… – спросила горничная, сопровождавшая ее наверх.

Подразумевалось, что фрейлейн должна пройти к себе.

– Проводите меня прежде к рейхсляйтеру Борману.

– Как вам угодно, – горничная кивнула.

Тотчас из пола вырос адъютант и щелкнул каблуками. Ее проводили в гостиную с двумя бюстами фюрера, глядящими на тех, кто входил, и к ней вышел Борман, сосредоточенный, как человек, вынужденно отложивший срочные дела. Они одарили друг друга безмятежными улыбками. Он поцеловал ей руку, задал несколько дежурных вопросов, оставаясь все время начеку, и не ошибся.

– Мне хотелось бы немедленно поговорить с фюрером, – твердо произнесла Маргарита. – Будьте так любезны проводить меня к нему.

Борман кивнул. Это было скверно, но все-таки лучше, чем если бы она отправилась к Гитлеру одна. Идея вызвать ее из Парижа принадлежала ему, Борману, с той только разницей, что он-то предлагал подтолкнуть Гесса; Гитлер же взялся написать сам. Что ж…

Борман прошел с ней в другую гостиную, куда выходила дверь кабинета Гитлера. Здесь бюстов не было. Маргарите сразу бросилась в глаза большая фотография Виндзоров, висящая прямо против входной двери. Еще десятка три фотографий в художественном беспорядке лежало на круглом столике у самой двери в кабинет. Борман прошел в эту дверь, а она присела у столика и принялась рассматривать снимки.

В гостиную вошел Геббельс с папкой и, увидев Маргариту, несколько опешил:

– Грета? Вот неожиданность! С приездом!

– Здравствуй, Йозеф!

Он пожал протянутую руку:

– Прости… я приглашен…

Она кивнула. Через минуту, тоже с папкой, появился фон Риббентроп. Склонившись, коснулся губами ее пальчиков: она заметила, что рука у него слегка дрожит. Он спросил о дороге, здоровье детей. Застывшее красивое лицо казалось кукольным. Он даже не нашел в себе силы растянуть губы хотя бы в какое-то подобие улыбки.

Когда Риббентроп скрылся в кабинете, оттуда вышел Борман, оставив наполовину открытой дверь:

– Фюрер просил вас подождать две минуты. Он сейчас освободится.

– Где сделан этот снимок? – поинтересовалась Маргарита.

Борман наклонился к столу. На фотографии улыбающиеся герцог и герцогиня Виндзорские стояли на живописном фоне из таких же улыбающихся рабочих. Во всей группе имелась лишь одна мрачная физиономия – сопровождающего Виндзоров в их турне по Германии Роберта Лея.

– На заводе «Фольксваген». Неудачным вышел.

– Вы их здесь для меня разложили? – не удержалась Маргарита.

– Конечно. Для вас. Есть и неплохие. Этот, например.

…Тот же Лей, с лакейской улыбкой, следует за «миссис Симпсон» по дорожке возле озера Хинтерзее; в руке у него… дамский зонт.

Борман удалился.

«Пожалуй, еще года два назад этот человек едва ли позволил бы себе со мной подобную… иронию, – отметила Маргарита. – Быстро же он набирает вес».

– Итак, господа, судя по тому, что папки по-прежнему две, я делаю вывод, что единое решение вами не выработано, – послышался резкий голос Гитлера почти от самых дверей: видимо, фюрер по привычке расхаживал по кабинету. – Я дал вам сутки! Даю еще три часа! Три часа, Йозеф! – голос отдалился. – И попрошу не выходить из моего кабинета до тех пор, пока папка не останется одна!

Гитлер вышел в гостиную, по дороге переменяя сердитое выражение на озабоченно-гостеприимное. Поддев под локоть, заставил ее подняться и вывел прочь. Они очутились в просторной комнате со стеклянными дверями, выходящими на обширный балкон.

– Здесь легче дышится, – пояснил Гитлер. – Ну здравствуй, детка.

Он по привычке поцеловал ее в щеку.

– Только не наскакивай на меня, прежде не выслушав. Сейчас кофе выпьем.

Он позвонил, велев принести кофе и «что-нибудь для фрейлейн Гесс». Последние два слова он произнес так, что Маргарита насмешливо поджала губы.

– Итак, ты прямо из машины с кучей упреков ко мне, – продолжал Гитлер, сделав глоток. – Да, я пошел на маленькую хитрость. А как иначе было тебя домой выманить?

– Написать, как есть.

– Как есть… ты сама знаешь. Вы шесть лет фактически в браке, у вас двое детей! И шесть лет он разрывается между тобой и делом. Сколько это еще может продолжаться?!

Она, вскинув глаза, посмотрела на него прямо. Он впустил в себя этот взгляд, как в наполовину открытые двери:

– Да, да, детка, ты правильно поняла. Но… все же прости мне мою бесцеремонность.

Маргарита спокойно доела бутерброд.

– А что мы скажем Рудольфу? – Еще один ее испытующий взгляд.

Гитлер поморщился:

– Неужели ты думаешь, я не предупредил его, что напишу тебе?

– Что он сказал?

Гитлер пожал плечами. Излишний вопрос. Рудольф, конечно, не сказал ничего.

– У меня был с твоим братом достаточно откровенный разговор. На крестинах крошки Хильды. Я сказал ему: полюбуйся на Геринга. Четыре года упирался, как баран, а вот же – женат и доволен! Теперь еще и будущий отец! Благодаря моей… бесцеремонности. Это ведь я заставил его жениться на Эмме. Да, да! И я сказал Рудольфу: ты должен также заставить и свою сестру. Если же у тебя не хватит воли, так это снова сделаю я. Погоди усмехаться. В слово «заставить» я вкладываю иной смысл. Я рассуждаю так: Ты и Роберт – оба хотите брака, но условия ставишь одна ты. Условие, по сути говоря, абсурдное, детка, – не жить вашей семье в Германии. Потому, что тебе здесь все нехорошо! Каков же вывод? Не заключать брака? Не жить в Германии? Вздор! Решение может быть только одно – сделать так, чтобы… дома… тебе стало хорошо! Как это сделать? Берлин ты не любишь, Мюнхен для тебя «потерял обаяние», Нюрнберг ты обругала «шутовской погремушкой»… – он поднялся и подошел к стеклянным дверям: