В результате Крымской войны слаженность «европейского концерта» была нарушена, когда Франция и Англия встали на сторону Турции, подвергшейся нападению России. Они сделали это, руководствуясь не соображениями добродетели, а лишь стремясь помешать прорыву России в Средиземноморье. Крымская война глубоко взволновала общественность обеих сторон, и обе фланговые европейские державы, Англия и Россия, к концу войны существенно отдалились друг от друга. В итоге совместное вмешательство, как и в 1848 г. из-за немецкого вторжения в Данию, стало менее вероятным. Франция же Наполеона III заигрывала и с Веной, и с Берлином, демонстрируя беспристрастность, и надеялась оказаться в случае решающего боя за Германию третьим радующимся. Тем самым возможность маневра Пруссии временно возросла, хотя было неясно, до какой степени. Риск перехода границы с перспективой превращения во второстепенное государство в случае неудачи оставался огромным. При ином руководстве прусской политикой, при вмешательстве Франции в войну 1866 г., а России или Австрии в 1870 г. или даже при ином исходе одной из битв немецкая история совершенно изменила бы свой путь.

Германская империя, основанная в 1871 г. вследствие сражений на полях Франции, представляла собой союз немецких князей, опиравшийся на прусское оружие и легитимированный благодаря торжеству националистически настроенной немецкой буржуазии. Эта буржуазия в 1848 г. напрасно пыталась создать национальное государство на основе суверенитета народа и прав человека. Теперь же воплощение своей мечты о государстве всех немцев она связывала с силовой политикой Бисмарка.

Основы империи: союз князей, прусское оружие, плебисцитарное согласие народа — отражались в ее конституции. Последняя предусматривала в качестве первой палаты орган представительства немецких князей, почему, собственно, Германская империя и была не монархией, а олигархией союзных монархов. Правда, этому бундесрату противостояло в качестве второй палаты народное представительство, рейхстаг, избиравшийся в соответствии с революционным имперским избирательным законом, принятым в 1849 г., на основе свободных, равных и тайных выборов всеми немецкими мужчинами начиная с 25 лет. Законы должны были приниматься совместно обеими палатами. Конституция оказалась документом, достаточно хорошо сбалансированным международным (Volksstaat) и авторитарным государством. Правда, в этой конструкции был и третий элемент, представлявший подлинную опору государственной власти, — армию и систему управления, на которые не распространялось право вмешательства со стороны парламента, ибо они оставались княжеской прерогативой. А так как три пятых административного аппарата состояло из прусских чиновников и, главное, прусская армия была основной составной частью имперской армии, которая подчинялась прусскому королю как главнокомандующему союзными войсками, то существовала и решающая сила — власть прусского короля, в руках которого находился союзный президиум, и сам король в этом качестве назывался «германским императором» (статья 11). В действительности же Вильгельма I с Францем II Габсбургом, сложившим с себя корону императора «Священной Римской империи», не связывали какие бы то ни было государственно-правовые отношения, равно как и великопрусское, малогерманское национальное государство не имело ничего общего с тем транснациональным образованием, которое представляла собой былая «Священная Римская империя германской нации». Однако сознание приверженцев немецкой национальной идеи, преимущественно либеральной буржуазии, формировалось на протяжении поколений под воздействием образов и мифов романтического, обращенного в прошлое, утопического представления о воссоздании германского имперского величия, якобы существовавшего в Средние века. Этот миф оказался столь силен, что никакое национальное государство немцев не могло быть легитимировано без ссылки на него — к весьма сильному неудовольствию Вильгельма I, который в императорском титуле усматривал лишь уступку духу времени и полагал, что с провозглашением императора в Версале старая Пруссия будет похоронена.

Итак, возвышение нового государственного образования оказалось обеспеченным в идеологическом отношении, но то же можно сказать и об экономическом аспекте. Не в последнюю очередь благодаря контрибуции, полученной с Франции, Германскую империю с конца войны охватила настоящая лихорадка создания фирм и спекулятивная горячка. Промышленные мощности расширялись без какой бы то ни было гарантии их рентабельности, и в кратчайшие сроки создавались огромные состояния. В связи с «грюндерским бумом» облик Германии изменился. Стародавняя простота прежнего высшего слоя общества, выраженная прусским девизом «Более быть, чем казаться» и продиктованная недостатком средств, исчезла. Она уступила место чрезмерной помпезности и кичливости нуворишей, качествам, проявлявшимся как в архитектуре, так и в мебели, как в гардеробе, так и в стиле жизни в целом. Вильгельм I, упрямо сохранявший свой простой, присущий бидермайеру, образ жизни, со своей резиновой ванной, раз в неделю доставлявшейся из гостиницы в замок[36], которая стала притчей во языцех, пытался воспротивиться духу нового времени. Для этого он стремился стать образцом соответствующего поведения для своих подданных, а в сфере управления и в отношении офицерского корпуса прибегал к приказам. При этом император производил впечатление какого-то ископаемого. Хотя вслед за восторгами грюндерства в связи с коллапсом на Венской бирже в 1873 г. наступил крах, и за одну ночь огромные состояния обратились в ничто. Несколько лет спустя раны зарубцевались, барометр экономики вплоть до Первой мировой войны указывал на непрерывное повышение показателей, а значит и на рост и благосостояние подданных.

Не только общество меняло свой облик. Благодаря успехам экономического развития Германия окончательно превратилась из аграрной страны в промышленную. Там, где полвека назад пейзаж страны определяли деревни и маленькие сонные городки, теперь формировались мощные городские конгломераты и обширные промышленные ареалы. Например, Эссен, еще в 1850 г. представлявший собой уютный провинциальный город с 9 тыс. жителей, через пятьдесят лет насчитывал 295 тыс. горожан, т. е. численность населения возросла в 33 раза. Была завершена прокладка сквозных железнодорожных линий от Ахена до Кенигсберга, от Гамбурга до Мюнхена, единое экономическое пространство Германии стало такой же действительностью, как и политическое единство страны, если не считать того, что между индустриальным западом Германии и колонизированными землями к востоку от Эльбы разверзалась еще более широкая пропасть. Переехав железнодорожный мост через Эльбу около Магдебурга, можно было внезапно снова очутиться в аграрном мире, посреди широких ржаных полей, принадлежавших хозяевам имений. Только иногда то здесь, то там в этот пейзаж вносили разнообразие господские дома и деревни с устремленными в небо кирпичными колокольнями.

Этому контрасту соответствовала и стратификация нового общества. Наиболее привилегированным слоем было землевладельческое дворянство, занимавшее в соответствии с конституционным устройством империи и земель прочные позиции, при том что его экономическая основа, поместное хозяйство, быстро теряла значение. Наряду с прежним образованным бюргерством и бюргерством, занятым в управленческом аппарате, появилась новая буржуазия, либерально или либерально-консервативно настроенные собственники, — экономическая опора империи и подлинная опора германского национального государства. Существовала и мелкая буржуазия — ремесленники, над которыми тяготел постоянный страх перед конкуренцией машин и превращением в обезличенный пролетариат. Поэтому мелкая буржуазия становилась восприимчивой к лозунгам антисоциалистических и шовинистических движений. И наконец, существовала все увеличивавшаяся масса фабричного пролетариата, который обретал свою идентичность в качестве четвертого сословия и объединялся в организации социал-демократии, а в католических областях — в партию Центра и соответствующие профсоюзы. Впечатления, вызванные формированием классового общества, усиливались контрастом, который существовал в городах: в западной части утопали в зелени виллы предпринимателей, а на востоке, куда ветер доносил зловонные испарения промышленных предприятий и больших скоплений людей, — каменное море домов-«казарм».