Она напяливает очки и идёт.

Компания, между прочим, тоже линяет, последней выходит красотка с длинными волосами, а ей на смену в вагон заваливает абсолютно безумная парочка!

Дамочка в возрасте моей мамаши, в длинном белом платье и шляпке.

И бородатый мужичонка в шортах и майке без рукавов.

Лысый и в тёмных очках!

Так вот, та девчонка идёт обратно домой, в очках, подаренных дядей, поднимается, девицы уже никакой нет, один только её бойфренд, которому она и даёт по морде.

И у того — фингал под глазом.

Ей становится его жалко, и она предлагает ему выметаться, но отдаёт ему очки. Чтобы фингала никто не видел.

Парень надевает очки и вдруг краснеет.

— Что с тобой? — спрашивает она.

— Ничего! — лепечет тот и уходит.

Оказывается, что это такие странные очки, что если их надевает женщина — всё нормально, а если мужчина, он начинает видеть женские лобки.

Сквозь одежду.

Не представляю, что бы со мной было, если бы у меня появились такие!

Я бы, наверное, с ума сошёл, хотя я и так — немного сумасшедший.

Но когда я прочитал этот рассказ, несколько дней боялся выходить на улицу. Мне всё казалось, что даже под шубами и пальто я увижу то, чего мне не полагается видеть.

И что мне это не понравится.

Или наоборот — понравится очень сильно, и крыша у меня съедет окончательно.

Хорошо ещё, что на следующее утро я проснулся с температурой, и матушке пришлось вызывать врача.

Между прочим, рассказ заканчивался дерьмово — тот парень так загляделся на одну девицу прямо на улице, что попал под машину. А его бывшая подруга стояла в это время на балконе и всё видела. И улыбалась, когда его увозили на «скорой» — сильно, наверное, обиделась.

Лысый мужичонка в тёмных очках пристально смотрит на меня, и мне становится неуютно.

Дамочка в шляпке, кстати, не с ним, а сама по себе.

Она покупает билет и садится у окна.

А мужчина показывает водителю какие-то корочки и не садится, а торчит рядом со мной.

Я сбился со счёта, сколько остановок осталось до Симбы.

То ли пять, то ли шесть.

Лысый и бородатый вдруг ухмыляется, и мне хочется встать и прямо сейчас выйти из вагона.

Или надеть тёмные очки, но после того как мне зимой попался в руки этот дурацкий журнал, я тёмных очков не ношу.

Вдруг они окажутся с таким же секретом, я засмотрюсь на лобок какой-нибудь девицы и попаду под машину?

Родители, наверное, уже подъехали к аэропорту и выгружают багаж из машины.

Дамочка в шляпке встает с места и идёт к выходу. Лысый и бородатый — за ней. Смешно смотреть на его толстые ягодицы под обтягивающими шортами.

Он выходит, а я говорю ему вслед:

— Ку-ку!

Он, слава богу, не слышит.

Мы снова остаёмся вдвоём с кондуктором, трамвай стремглав несётся по рельсам — так и в аварию недолго угодить!

Хотя будь у меня такие темные очки, я обязательно таскал бы их с собой в школу.

И насмотрелся бы вволю! До блевотины!

Особенно если бы мне на глаза попались директор, классная и завуч.

Директор и классная ещё туда-сюда, а вот завуч — могу себе представить.

У меня бы сразу перекосило рожу!

Трамвай снова останавливается, и садится ещё одна дамочка.

В джинсах и майке — они сегодня почти все в майках.

И с большой сумкой, наверное, по магазинам ходила.

Хотя какая мне разница — откуда и куда она едет.

У этой под майкой тоже нет лифчика, они меня просто забодали!

Все стремятся показать мне свои соски, не спросив, хочется мне этого или нет.

Я отвожу глаза и смотрю в окно.

Отсюда хорошо видно гору и покрывающий её густой лес.

Главное — не пропустить остановку, а то придётся потом возвращаться.

Будь на мне сейчас очки, как в том рассказе, интересно, что бы я увидел?

Такой же густой лес или что-то другое?

Типа коротко стриженного газона на обочине?

И какого цвета?

Дамочка крашеная, её естественный цвет непонятен.

Так что там может быть всё что угодно.

От рыжего подлеска до чёрных зарослей.

Или пустыни телесного цвета.

Я постоянно перевожу взгляд от окна на неё и чувствую, что краснею.

Терпеть не могу краснеть, когда я краснею, мне кажется, что надо мной все смеются.

Вот и эта, в джинсах и майке, как-то подозрительно улыбается.

К счастью, мне пора выходить — двенадцатая остановка уже показалась впереди.

Я встаю, беру сумку и плетусь к выходу.

На улице всё так же жарко, хотя трамвай ехал больше получаса. Но прохладней за это время не стало.

Родителям пора проходить таможню.

Дамочка в джинсах и майке остаётся наедине с кондуктором. А вдруг он — маньяк?

Я вешаю сумку на плечо, гляжу по сторонам и вдруг понимаю, что забыл дома бумажку с нужным мне адресом.

Адресом дома, в котором живёт моя сумасшедшая тётка!

Симбу разбудило недовольное ворчание компьютера.

Что-то происходит, вернее — что-то произошло.

Произошло, пока она спала, а её компьютер, по обыкновению, бодрствовал, хотя монитор был чёрен, как — порою — бывали черны её сны.

Но компьютер не отключался от сети, и что-то происходило — может быть, в этот самый момент.

Симба вскочила с кровати и направилась к машине. Компьютер заворчал громче, будто ему делали больно, а он сопротивлялся. Или терпел, как Симба терпела в кресле зубного врача, даже под уколом, ей кололи заморозку, и она ничего не чувствовала, но сознавала, что ей всё равно больно — где-то там, внутри, даже не в том месте, где копался врач, а ещё дальше, то ли в душе, то ли в сердце, хотя про первую Симба никогда не думала, а про второе…

Ей часто говорили, что сердца у неё нет.

Однако оно, естественно, существовало и давало о себе знать размеренными, чёткими ударами — пульс у Симбы всегда был ровный.

Симба подошла к компьютеру, монитор оставался чёрным, но там, внутри, что-то было явно не в порядке.

Надо ткнуть в Enter, и монитор оживёт, и Симба узнает, в чём дело.

Сердце стучало ровно, как всегда.

Сердце, которого не было.

Об этом ей постоянно говорили мать и сестра.

Симба начинала плакать и закрывалась в туалете. Или в ванной. Если свободен был туалет — то в нём, а если ванная, то, соответственно, в ней. В туалете она садилась на унитаз, закрывала лицо руками и ревела, пока слёзы не иссякали сами собой. А в ванной включала воду и долго-долго умывалась. Вода мешалась со слезами, слёзы с водой попадали в сток раковины и исчезали внутри таинственных, невидимых труб. Иногда Симба прикидывала, где могут обнаружиться её слёзы, и понимала, что везде, в любой части города, в любой квартире…

Симба склонилась над клавиатурой. Компьютер ворчал, будто просил о помощи. Симба уже собралась ткнуть в Enter, как вдруг в низу живота схватило, она состроила компьютеру гримасу и понеслась в туалет — почти что прыжками.

Когда она вошла обратно в комнату, экран монитора был всё так же чёрен.

И компьютер всё ворчал, будто жалуясь, что его бросили и забыли.

Симба плюхнулась в кресло и подтянула к себе клавиатуру.

Кожа сиденья неприятно прилипла к голой попе, но Симбе совершенно не хотелось одеваться.

Сердце стучало размеренно, надо бы сварить кофе, но пока не до того.

— Ты никого не любишь, — говорила ей мать, — только себя!

— Неправда! — отвечала Симба.

— Нет, правда! — говорила мать.

И Симба опять начинала плакать, хотя всё это было давно. Тогда отец ещё жил с ними. И она жила с отцом. И с матерью. И с сестрой. Но это было давно, и Симба не любила вспоминать об этом.

Сейчас она живёт одна и вполне может позволить себе сидеть голой за компьютером и хищно смотреть на клавиатуру. Как зубной врач присматривается к больному зубу, прежде чем начать лечение. Клавиатура — бормашина. Симба всегда попадала к врачу-мужчине, и ей казалось, что чем ближе он наклоняется к ней, тем непристойнее это выглядит со стороны. Что он её вот-вот или поцелует, или укусит. Вампир. Обыкновенный вампир, даром что клыков не видно.