Было решено.

Было дано слово.

Было…

Ей говорили, что так будет лучше для него, для любимого. И Нина вынужденно поверила, разрывая с ним отношения. Тем не менее, Захарьевская улица была так близко от улицы Чайковского, где сейчас находился Он…

Маленький Митя только заснул, как затренькал телефон. Анна Петровна, оторвавшись от газеты, пестревшей криминальными «ужастиками», на цыпочках выскользнула в прихожую и сняла трубку. Оказалось, звонила Люська, бестолковая дочь сослуживицы, непонимающая, почему ее ребенок не хочет есть. «Тетя Нюра, зайдите, пожалуйста, может он вас послушает», — плаксивым голосом попросила молодая мамаша.

Нюра, вздохнув, поплелась к дверям, ворча про себя, что естественно, ребенок не будет есть, если он весь как обычно мокрый, а от молока, наверное, больше пахнет бормотухой, чем матерью. Добрая женщина надеялась, что сумеет быстро перепеленать и накормить малыша, а потом вернуться назад, переодеться и встретить Его во всей красе.

С Ним Нюра познакомилась случайно, в магазине. Он стоял в небольшой очереди перед Анной Петровной и, оказалось, купил два последние пакета молока. Произойди такое несколько лет назад, во времена дефицита, никто бы не удивился. Но для сегодняшнего дня происшествие с кончившимся товаром было знаком судьбы. Только женщина сначала не подумала об этом, а лишь горестно вздохнула, поняв, что теперь придется идти в дальний магазин, к Литейному проспекту. Но мужчина, будто угадав ее мысли, вдруг предложил:

— Знаете, я, кажется, пожадничал, у меня пацану одного пакета за глаза хватит. Возьмите, пожалуйста. — И он протянул Нюре один из пакетов.

Так завязалось знакомство, постепенно перешедшее в более теплые отношения. Он говорил, что живет с больной женой и маленьким ребенком. Хотя отношения с супругой напряженные, но развестись Он не может, считая это нечестным в нынешней ситуации. Поэтому встречались с Анной Петровной они украдкой, дома у ее бывшей сослуживицы, а когда там появилось прибавление — обычно у кого-нибудь из Его друзей. Но это было нерегулярно и неудобно.

Новая работа, казалось, решала проблему: пока хозяйка отсутствовала, Анна Петровна могла встречать Его в большой пустой квартире. Предугадать, когда вернется Климова было не трудно: она перед приездом всегда звонила, предупреждая домработницу, чтобы та открыла дверь. В других же случаях Нюре было строго-настрого наказано никого в дом не пускать. Но Анна Петровна рассудила, что речь идет только о чужих людях. А Он чужим не был.

…Еще раз убедившись, что Митя сладко спит, Нюра выскользнула из квартиры, поднялась выше этажом и пошла пеленать да кормить ребенка непутевой Люськи. Женщина не заметила, как, наблюдая за ее действиями, криво усмехнулся какой-то мужчина с радиотелефоном, осторожно выглядывая в лестничный пролет с площадки последнего этажа.

Когда за Анной Петровной закрылась дверь, мужчина тихо прошмыгнул на чердак, там не торопясь, закурил и начал набирать телефонный номер. Первый абонент ответил достаточно быстро.

— Это приемная депутата… — Мужчина назвал фамилию. — Я могу поговорить с Ниной Анатольевной?

— К сожалению, она полтора часа назад выехала в Выборг и вернется только к вечеру, — проворковал голосок секретарши, — но если у вас что-нибудь срочное — можете оставить свои координаты или я дам вам номер радиотелефона генерального директора.

— Нет, нет, спасибо, я перезвоню позднее. Извините за беспокойство. — И мужчина торопливо нажал клавишу «отбой».

Удовлетворенно хмыкнув оттого, что все идет как надо по гениально разработанному им плану, мужчина набрал следующий номер и, услышав ответ абонента, прошипел:

— Ну что, тварь, так и будешь сидеть на акциях?..

Алексей Нертов валялся дома на диване, безучастно переключая «ленивчиком» телепрограммы. Но везде показывали какую-то дрянь, причем достаточно устаревшую. На одном из каналов пыталась изобразить пение безголосая дочка известного шоумена, по другому заумничали заплесневелые политики, по очередному гоняли «ток-шоу»- «Хата-2», в переводе на язык его телеведущей, некогда обожравшейся в ночном клубе таблеток «экстази», наверное, вроде «чисто конкретный базар». Еще пара убеленных сединами артистов, получивших свои «народные» звания за заслуги в воплощении образа вождя пролетариата или за правдивое изображение благородных сотрудников КГБ, а после бурно аплодировавших «демократическому» расстрелу российского парламента, вещали о правах человека. Казалось, именно артисты лучше всего разбираются в уголовном процессе и поэтому рьяно мечут молнии в сторону следственной группы прокуратуры, осмелившихся познакомиться с отдельно взятым олигархом, причем, тогда еще — в качестве обыкновенного свидетеля.

Алексей, когда впервые показывали эти выступления, долго не мог понять, почему же, вроде умные люди столь беззастенчиво вмешиваются в процессуальные действия, очевидно помогая спасти от ответственности откровенного ворюгу. Но потом решил, что эту псевдоинтеллигентную пену умело используют в большой игре, наравне с «карманными» газетами, коррумпированными правителями, «одноразовыми» бандитами, наконец. Как считал Нертов, артисты в подобных ситуациях отличались от «быков» — боевиков, наверное, лишь одним. Последние чаще использовались наподобие презервативов — один раз. Потом исчезали. А культурную элиту простирывали, выворачивали на другую сторону, штопали, после чего снова и снова совали во все самые грязные дырки, глубоко наплевав, что вся мерзость прочно налипает на многоразовый «культурный» инструмент.

Впрочем, действиям артистов Алексей был готов дать и другое объяснение: они регулярно получали хоть небольшие, но подачки. Например, от прежних властей, обожавших всякие театральные действа и по мере возможности подкармливавших особо приближенных с помощью различных фондов. Потом кормушка, видимо, иссякла, и появление первых лиц на театральных премьерах перестало преподноситься по телевизору как новость номер один. Но, наверное, Нертов был все же не прав, столь резко осуждая деятелей культуры. Конечно, все люди разные, и артисты — не исключение. Но скорее они выступали в чью-либо защиту все-таки по личным убеждениям, как подсказывала совесть. А то, что их руками кому-то удавалось создавать определенное общественное мнение — так артисты ведь не искушенные политики и, если прекрасно ориентируются на театральной сцене, это совсем не значит, что они в состоянии разобраться в кознях грязной политики…

Алексей очередной раз переключил телеканал, когда настойчиво зазвонил телефон. Разговаривать ни с кем не хотелось, Нертов решил не брать трубку, но телефон надрывался все настойчивей и тревожней. Когда звонки прекратились, Алексей подумал, что больше его тревожить не будут, но телефон снова разразился противным звоном. Через несколько минут, устав от шума и нехотя уменьшив громкость телевизора, Нертов потянулся к аппарату. Но, услышав далекий голос, он враз подскочил на диване.

— Нина?!..

…Как он ни старался, но не мог понять, что произошло перед его выпиской из больницы, когда от Нины, до того проявлявшей максимум участия в лечении, вдруг пришло довольно сухое письмо, мол, извини, я поняла, мы чужие… А дальше — прочая муть в том же роде. Алексей пытался позвонить. Нина не брала трубку, а бесстрастная секретарша упрямо твердила, что не может соединить. Все усилия Нертова лично встретиться и поговорить тоже не увенчались успехом. Когда же он, узнав, что у Нины родился сын, все-таки умудрился встретиться с ней, то женщина грустно и устало сказала, что ребенок не его, а бывшего жениха — Дениса и чтобы Алексей («я тебя очень прошу») никогда не беспокоил их больше. Нертов вынужден был тогда уйти, понимая, что мужчина иногда может быть слабым, но никогда — жалким. И в одну реку нельзя войти дважды. Если же женщина для себя решила: «Все» — значит «все». Но еще больше Нертов недоумевал бы, если б знал, что Денис тут вообще не при чем, что отцом ребенка является именно он, Алексей Юрьевич Нертов и об этом Нине прекрасно известно.