— Это бы даже гарганта прикончило, — жизнерадостно заявил он.

— Да уж, не менее сотни гаргантов, — согласился я, охваченный благоговейным страхом перед тем опустошением, что подготовил этот человек. Но это была лишь прелюдия.

Глубоко из недр открывающейся ямы внезапно вырвался язык огня, когда подорвались прометиевые пары, запертые в пещерах внизу. Поток пламени высотой в добрый километр прорвал раскалывающуюся кору планеты и со скоростью мысли пронесся через снежный ландшафт, бросая перед собой сеть полыхающих огнем разломов и мгновенно расплавляя спасающихся бегством металлических воинов.

Вокруг главного взрыва начали расцветать другие вспышки, пока вся поверхность долины не взлетела на воздух единой расплавленной массой, в которой испарившийся лед, камень и некроны соединились в низком, тяжелом облаке, пронизанном молниями статических разрядов невероятной силы, протянувшимися между скоплениями твердых частиц. Перерабатывающая установка исчезла, погрузилась в адский огонь, полыхавший внизу, точно ее никогда и не существовало.

— Держаться за ванты! Ударная волна! — окликнул всех Дюран таким тоном, будто это было что-то обыденное и незначительное, хотя в действительности «Чистоту сердца» внезапно подбросило и стало мотать, будто детскую игрушку, титанической волной, когда сама атмосфера планеты вздыбилась под ударом выпущенных на волю энергий. Даже экипаж схватился за поручни, я же понял, что сжимаю в объятиях упавшую на меня Кастин (что, разумеется, не вызвало с моей стороны совершенно никаких возражений).

— Минутку, — откликнулась Мазарини, нажимая на переключатели перед собой, будто на клавиши фортепиано, и сотрясения постепенно прекратились. Она снова ухмыльнулась, и я начал подозревать, что ей доставила удовольствие представившаяся возможность испытать возможности двигателей своего корабля в таких условиях, когда потребовалось выжать из них все, на что они способны. — Нам повезло, что мы были достаточно высоко. Будь мы пониже, где атмосфера плотнее, могло бы быть посложнее.

— Значит, все? — спросила Кастин, пока глаза ее оставались прикованными к картине разрушения под нами.

Даже с орбиты было заметно пыльное облако, накрывшее половину планеты, и, несмотря на все ужасы, которые мне довелось пережить там, внизу, я не мог не ощутить вспышки сожаления, оттого что подобный шрам лег на лик строгого и чистого мира, который я впервые увидел с этого самого мостика всего несколько кратких дней назад.

— Надеюсь, — произнес я в ответ, хотя лед опасения в моем нутре так и не растаял до конца, пока мы не вошли в варп на обратной дороге к мирным пределам Империума.

Хотя, конечно же, когда дело касается некронов, ни за какими рубежами нельзя чувствовать себя в безопасности — как мы, дорого заплатив, выяснили теперь. Но, по крайней мере, одно их гнездо мы, кажется, выжгли, хотя никто из нас впоследствии не возвращался, чтобы проверить: Эмберли ввела в системе Медной Обезьяны карантин Инквизиции сразу же, как только получила, наконец, мое сообщение.[131]

Если во всей этой истории и можно найти хоть один светлый момент, это будет, без сомнения, то короткое время, что мне удалось провести наедине с инквизитором Вейл, когда я покончил с бесчисленными докладами о прошедшей операции, а она завершила личные собеседования, которые проводила с каждым из солдат в полку, кто слухом или духом знал о том, что же мы обнаружили на жалком шарике льда Симиа Орихалки. Вейл без устали грозила им гневом Императора, если они посмеют когда-нибудь хоть слово выдохнуть об этом. Или гневом Инквизиции, что, поверьте, было даже более пугающе.

В последний вечер, который нам удалось провести вместе, настроение Эмберли было необычайно подавленным. Когда я вошел в принадлежащую инквизитору комнату отеля, ее взгляд, поднятый на меня от стола, покрытого планшетами данных, хранящими все показания очевидцев, сопровождался лишь бледной тенью улыбки.

— Вам чертовски повезло, — произнесла она. Синева ее глаз была подернута пеленой усталости.

На это мне оставалось только кивнуть и посторониться, пропуская сервитора из обслуги, который прогромыхал в комнату с подносом еды. Увидев это, инквизитор слегка приподняла бровь.

— Дал себе вольность распорядиться насчет ужина, — пришлось пояснить мне. — Вы казались занятой.

— Благодарю вас, — сказала она и потянулась, Я подошел, чтобы помассировать ее плечи, надеясь снять накопившееся в них напряжение, пока сервитор расставлял блюда и приборы на обеденном столе. Эмберли улыбнулась тому, что нашлось под скрывающими блюда салфетками.

— Мороженое из дольчеягодника. Мое любимое.

Это было нетрудно запомнить, и я только улыбнулся ей в ответ:

— Когда мы заказывали его в прошлый раз, ты говорила, что питалась бы только им, если б могла.

— Да, так и было. — Ее улыбка стала еще шире, когда нашим взглядам открылось главное блюдо. — А что это?

— Бифштекс из амбулла, — сказал я. — У них передо мной должок.

Повествование Каина продолжается еще несколько параграфов, но, так как они касаются исключительно личных моментов, которые не будут представлять интереса для кого бы то ни было со стороны, я заключила, что могу именно здесь закончить данный отрывок из его архива.

Ночь длилась уже довольно долго, когда мы наконец увидели слабый свет через окружающие дорогу деревья. Замёрзший, промокший до нитки и уставший, я был раздражен бесконечным дождём, длившимся с полудня. Два стрелка ехавшие со мной в «Саламандре», не могли поднять моё настроение; они были пополнением с Вальхаллы, никогда прежде не видели дождь, и находили «жидкий снег» захватывающей новинкой, которую на всём протяжении пути они обсуждали в своей пустой болтовне.

Что было ещё хуже, они были обитателями ледяного мира, с их безразличием к низким температурам, болтающими о том, насколько сейчас тепло, в то время как я кутался в свое пальто и дрожал от холода. Единственным позитивом в их присутствии была искренняя почтительность перед известным комиссаром Каином, чей героизм и забота о подчинённых быстро становились легендарными.

Легендарными в буквальном смысле, с безграничной верой без всяких на то оснований. С тех пор, как моя попытка спасти собственную ничтожную шкуру дезертирством перед лицом орды тиранидов на Дезолатии неожиданно привела к впечатляющим результатам, нечаянно сделав из меня героя, моя незаслуженная репутация продолжала расти как на дрожжах. Несколько моих судорожных попыток выжить в течение последующей кампании по очищению Кеффии от генокрадов (которые совершенно не относятся к этой истории, но должен признать, в тоже время были достаточно неприятны сами по себе) также оказались странно истолкованы. Короче говоря, пока я бегал в поисках укрытия и вообще старался не высовываться, то когда вылез, снова оказался героем.

Таким образом, теперь у меня были причины расслабиться и наслаждаться относительным миром, отдалив от себя любые возможные проблемы: тыловая артиллерийская батарея, расположенная далеко от линии фронта, без особых дисциплинарных проблем. Но, если честно, я не смог на этом успокоиться.

Мы участвовали в кампании на Славкенберге уже около восьми стандартных месяцев, или приблизительно половину местного года, расположившись в южном полушарии главного восточного континента, когда зимний снег начал уступать мягкой, душистой весне. Это был жестокий удар по вальхалльцам, которые перенесли разочарование с такой мрачной стойкостью, что я даже забеспокоился. По сути, мы провели весну и часть лета, на которых основана экономика этого освобождённого мира, забрасывая с безопасного расстояния снаряды во врагов Императора.

Если честно, я даже не был уверен, кто являлся нашим врагом. Как обычно, я мельком просматривал планшеты с брифингом, чтобы обратить свое внимание к более неотложным делам. Таким, как захват лучших постоялых квартир для себя и нескольких наиболее влиятельных знакомых. Так как мои инстинкты в этом отношении оставались неизменно сильными, мне удалось расположиться в отличной гостинице в деревне неподалёку, наряду с офицерами полка, большинство которых все еще меня терпеть не могло, но никто из них не собирался отказываться от мягкой кровати и подвала полного бочонков зрелого амасека. Я так же терпеть их не мог, зато мне не приходилось тратить слишком много усилий, приглядывая за ними.