— Саламандры! Убивайте их!

Лай болтерных выстрелов перешел в грохочущее крещендо. Тсу'ган едва замечал, как дергаются вокруг фигуры гибнущих культистов — последователей порченого культа, который и привел Саламандр в это гиблое место, — когда выстрелы Н'келна и остальных принялись рвать их на куски. Он ощущал пустоту внутри, словно кто-то вонзил кинжал ему в живот и вырезал все внутренности. Почти физическая боль, сильнее и глубже, чем любая пытка, пронзила его до самой глубины души. Он словно перестал существовать в этом мире и просто наблюдал за происходящим вокруг со стороны.

Звон пули, отскочившей от наплечника, вернул Тсу'гана обратно. Горечь и нежелание поверить в смерть Кадая обернулись яростью. Дрожащие ладони превратились в кулаки, сжимающие болтер. Тсу'ган уже снова был на ногах. Он всмотрелся во мрак, но убийца Кадая уже сбежал.

Краем глаза Тсу'ган заметил, как бросился на него какой-то культист. Зашитый рот не давал презренной твари издать боевой клич. Тонкие, как у скелета, пальцы сжимали эвисцератор. На иссохшем, словно у мумии, теле болтались рваные одежды.

Этот сгодится.

Тсу'ган нырнул под неуклюжий взмах цепного меча, по шлему царапнули стрекочущие зубья. Продолжая движение, всадил кулак человечишке в живот, чувствуя, как лопаются ребра и дряблые мышцы. Со звериным рыком вырвал горсть внутренностей и прикончил культиста тяжелым ударом болтера.

Едва отметив, как смялся череп врага, Тсу'ган повернулся и расстрелял три фигуры в плащах, убегающие во тьму. Вспышки выстрелов осветили беглецов, и те заплясали под градом снарядов, словно обреченные марионетки. Тсу'ган достал следующего культиста, перебив ему шею ребром ладони. Еще двое пали от злого окрика болтера: их грудные клетки лопались, когда разрывные снаряды делали свое страшное дело. Еще один рухнул под ударом локтя, сломавшего ему шею, отчего голову культиста своротило набок.

Вокруг Тсу'гана двигались фигуры в зеленых доспехах — его боевые братья. Убивая, он лишь смутно осознавал их присутствие. Тсу'ган не отходил далеко от тела капитана, держа вокруг него защитный кордон, который никто не преодолел бы живым. Культистов было множество, и Тсу'ган упивался резней. Когда опустел болтер, он отбросил оружие и схватил продолжавший стрекотать эвисцератор, вырвав его из мертвых рук культиста.

Тсу'гана накрыла кровавая мгла. Он резал и рубил, рвал и полосовал, пронзал и расчленял, пока вокруг не выросла жуткая стена из кусков человеческих тел. Когда ряды культистов наконец поредели и немногих оставшихся догнали и убили, Тсу'ган ощутил, что могучие ноги его больше не держат. Он снова упал, снова — на колени, прямо в лужу вражеской крови. Концом эвисцератора провел длинную борозду в каменном полу, чтобы жизненные соки нечистых не коснулись тела капитана. Потом закрыл глаза и предался отчаянию.

— Брат-сержант, — донесся сквозь туман скорби голос. Голос наслаивал: — Тсу'ган!

Тсу'ган открыл глаза и увидел перед собой ветерана-сержанта Н'келна.

— Все кончено, брат. Враги повержены, — сообщил тот, словно это могло как-то утешить, и прибавил: — Твой боевой брат выжил.

Тсу'ган воззрился на него в замешательстве.

— Дак'ир, — пояснил Н'келн. — Он будет жить.

Тсу'гану мысль о Дак'ире даже не приходила в голову. Кадай — вот что сейчас имело значение. Слезы покатились по лицу Тсу'гана.

— Кадай… — еле слышно прошептал брат-сержант, — мертв. Наш капитан мертв.[1]

Дак'ир стоял над огненным озером, готовый сжечь своего капитана.

Оплавленные доспехи Ко'тана Кадая вместе с останками его тела привязали цепями к погребальной плите. Внизу плевалась и бурлила лава; языки пламени вспыхивали над ее поверхностью — и гасли, чтобы тут же возродиться в другом месте раскаленного потока. Черный мрамор погребальной плиты отражал багровое свечение лавы, прожилки в камне переливались красным и оранжевым. Две толстые цепи, прибитые костылями к торцу плиты, удерживали ее в вертикальном положении. Керамит защищал поверхность от жара магмы: плите предстояло отправить Кадая в последнее путешествие — к сердцу горы Смертного Огня.

Стоя в просторной пещере внутри скалы, Дак'ир вспоминал неторопливое, торжественное шествие к вершине величественного вулкана. Более сотни воинов проделали долгий путь сюда, пройдя строем от самого Гесиода, города-убежища. Огромная гора вонзалась в пламенеющее оранжевое небо Ноктюрна, похожая на обломленный наконечник копья. Из кратера на ее вершине поднимались тучи пепла, спускаясь вниз по склонам плавными серыми волнами.

Смертный Огонь являл собой прекрасное и одновременно устрашающее зрелище.

Но сегодня не было ни пирокластического неистовства, ни яростного извержения камней и пламени — лишь горестный стон по одному из сыновей, которого гора забирала обратно: Саламандра, огнерожденного.

— В огне мы рождены и в огонь вернемся… — нараспев повторял Дак'ир за братом-капелланом Элизием скорбные строки из ритуала погребения, точнее — из «Гимна сожжения». Несмотря на равнодушие в голосе капеллана, Дак'ир чувствовал, как слова, эхом разносящиеся по подземелью, находят отклик и в его душе.

Хотя камень пещеры, казалось, не ведал прикосновения человеческих рук, на самом деле святилище это создал магистр кузницы Т'келл. Устройство и удобство пещеры даже спустя многие тысячелетия по-прежнему оставались выше всяких похвал, даже в нынешнюю эпоху обветшания. Т'келл создавал ее свод под чутким руководством прародителя Вулкана и был среди первых из его учеников, восславивших его как примарха. Свои умения Т'келл передал будущим поколениям Саламандр вместе с сокровенными тайнами, изученными под руководством техноадептов Марса. Магистр кузницы был давно мертв, и его место заняли другие, но свершения Т'келла продолжали жить. Пещера была лишь одним из них.

Огромный резервуар лавы занимал ее дно. Горячая тягучая магма, выходя из-под земли, служила источником жизненной силы для горы Смертного Огня. Она собиралась в глубоком бассейне из вулканического камня, опоясанного слоями огнеупорного керамита, и, поднявшись, вытекала через один из многочисленных естественных протоков в скале. В пещере не было ни единого светильника, ибо в них не было нужды: лава источала теплое призрачное сияние. Двигались тени, пламя трещало и фыркало.

Капеллана Элизия скрывала тьма, хотя он стоял на скальном выступе, выдающемся из противоположной от Дак'ира стороны пещеры. Плевок лавы бросил резкий оранжевый отсвет на скалу. Этого Дак'иру хватило, чтобы разглядеть эбеново-черные доспехи и слоновую кость череполикого шлема. Вспышка коснулась лишь выпуклостей застывшей маски. Глаза капеллана под линзами рдели красным дьявольским светом.

Изоляционизм служил фундаментальным принципом прометейского учения. Считалось, что только так Саламандр может обрести необходимые для исполнения долга перед Императором внутреннюю стойкость и уверенность в себе. Элизий полностью вобрал в себя этот идеал. Он был замкнут и холоден. В ордене поговаривали, что вместо основного сердца у капеллана камень. Дак'ир подозревал, что слухи эти могут быть недалеки от истины.

И хотя Элизий почти всегда был сдержан, в бою он становился совершенно другим. Его неугасимое рвение, почти осязаемое, острое, как клинок, и неистовое, как голос болтера, сплачивало боевых братьев. Его ярость, его горячая приверженность культу Прометея передавалась и им. Сколько раз на войне вера капеллана превращала горькое поражение в тяжким трудом добытую победу.

На поясе у капеллана висел знак посвящения: символическое изображение молота. Это была Вулканова Печать, и некогда ее носил знаменитый капеллан Хавьер. Наследие Хавьера, давно уже мертвого, как и многие другие герои, перешло к Элизию.

Там, на самых высоких уступах пещеры, капеллан стоял не один.