Мур буквально боготворил своего босса. Иной раз даже и ревновал, что в немалой степени забавляло Каббина. Глава профсоюза частенько излагал Муру предполагаемые экономические новации. «Если этот тупоголовый сукин сын сможет меня понять, — говаривал Каббин, — значит, поймут и остальные».

После того как Мур помог Каббину спуститься по трапу, он отступил в сторону, наблюдая, как приветствуют босса Гарфилд и другие чикагские сторонники Каббина. Убедившись, что Каббин более не нуждается в его услугах, Мур поспешил к такси, сел в кабину, протянул водителю две купюры: десятку и двадцатку.

— Вы сможете оставить их у себя, если мы доедем до «Шератона» за тридцать минут.

Водитель сунул деньги в карман.

— Попробуем, приятель.

А Мур тем временем достал маленький блокнот и шариковой ручкой записал: «Оплата такси, сорок долларов, Чикаго». В его обязанности входил и учет расходов Каббина. Тут требовалась не только педантичность, но и немалая доля воображения.

Следом за Каббином из салона «лира» вышли еще двое мужчин. Руководитель предвыборной кампании и специалист по контактам с общественностью. Но главная их задача состояла в другом: удерживать Каббина в трезвости до окончания кампании. Этим они занимались уже десять дней, которые дались им нелегко. Вот и теперь, в ходе часового полета из Гамильтона, им пришлось попотеть, дабы не допустить Каббина к бутылке канадского виски, которую тот купил в магазине беспошлинной торговли аэропорта. Им не приходилось рассчитывать на помощь Фреда Мура. Тот полагал, что спиртное идет боссу только на пользу.

— У него поднимается настроение. Он расслабляется.

— И напивается, бестолковая твоя голова, — ответствовал ему руководитель предвыборной кампании.

Советники Каббина хотели было избавиться от Фреда Мура, отправив его в отпуск до окончания предвыборной кампании, в Майами-Бич, а еще лучше на Багамы. Разумеется, за счет профсоюза. Когда с этим пришли к Муру, тот упрямо покачал головой: «Я нужен Дону».

Отослать Мура мог только сам Каббин, но, когда руководитель предвыборной кампании обратился с таким предложением к Дональду Каббину, тот как-то странно посмотрел на него, прежде чем ответил: «Он остается». Да еще тоном, отсекающим дальнейшие разговоры на эту тему.

Руководителя предвыборной кампании звали Оскар Имбер. Он защитил докторскую диссертацию по экономике в университете Техаса. Называлась диссертация «Особенности использования пенсионного фонда международным братством водителей грузового транспорта, механиков и складских рабочих Америки». Естественно, ему тут же предложили место в профсоюзе водителей грузовиков, но он отказался, отдав предпочтение профсоюзу Каббина, где жалованье было поменьше, а вот власти существенно побольше. Восемь лет спустя Имбер стал администратором профсоюзного пенсионного фонда, оценивающегося, по последним подсчетам, в шестьсот одиннадцать миллионов долларов. Поскольку федеральный закон Ландрама-Гриффина скрупулезно определял правила проведения выборов в профсоюзах, Имбер покинул свой официальный пост, чтобы возглавить предвыборную кампанию Каббина. Сделал он это не от большой любви к Каббину, а потому, что его должность рассматривалась в профсоюзе как одна из самых лакомых. Если бы Каббин проиграл Хэнксу, Оскара Имбера незамедлительно вышибли бы вон, дав лишь несколько минут, чтобы забрать из стола личные вещи. Поначалу он пытался сохранить нейтралитет, но после разговоров один на один с каждым из кандидатов ему стало ясно, что спрятать голову в песок не удастся. И Каббин, и Хэнкс придерживались правила: кто не с нами, тот против нас.

Чтобы определиться, Имбер прибег к помощи монетки. Выпал орел, то есть Каббин. Приняв решение, Имбер тут же сообщил Каббину, что берет на себя руководство его предвыборной кампанией. «У вас нет никого, кому хватит мозгов справиться с этим. Те, у кого есть хоть что-то в голове, окромя опилок, уже перебежали к Сэмми».

Каббин очень обрадовался, что кто-то возьмется за рутинную работу, и даже не стал спорить.

Наблюдая, как Каббин усаживается в «кадиллак», Имбер спросил своего спутника:

— Когда у него телеинтервью?

— В полночь.

— Значит, сегодня долгий день.

— Все они одинаковые.

Мужчина, с которым разговаривал Имбер, всегда сутулился, словно стесняясь своего высокого роста, отчего напоминал вопросительный знак. Его черные волосы уже начали седеть, ярко-синие глаза излучали легкий холодок, а под слегка крючковатым носом красовались густые черные усы.

Последние десять лет Чарлз Гуэйн занимался тем, что людям, к которым обычно не питал абсолютно никаких чувств, кроме презрения, он помогал получить ту или иную выборную должность. В трех случаях из четырех его помощь определяла успех избирательной кампании, так что работы ему хватало. С учетом инфляции вознаграждение его выросло до пятидесяти тысяч долларов за кампанию плюс расходы. С этих пятидесяти тысяч долларов ему даже не приходилось платить налоги, потому что постоянного адреса у Гуэйна не было. В промежутках между избирательными кампаниями он и его жена жили на тридцатидвухфутовой яхте, построенной фирмой «Крисн-Крафт», курсируя вдоль Атлантического побережья, от Виргинии до Флориды. Гуэйн чувствовал, что работать ему осталось максимум четыре года, а уж потом все возрастающее отвращение к собственной профессии сведет на нет эффективность его работы. Через четыре года ему аккурат исполнилось бы сорок. Он понятия не имел, чем займется на пятом десятке лет своей жизни, и эта неопределенность нервировала его.

Усевшись на заднее сиденье «олдсмобиля-98», Чарлз Гуэйн и Оскар Имбер выслушали владельца машины, мелкого профсоюзного чиновника из Гэри, изложившего свое видение политической ситуации.

— Кампания набирает обороты. И вызывает все больше интереса.

— Это хорошо, — кивнул Имбер. — И каковы наши шансы?

— Дону нужно держать руку на пульсе.

— Джон?

Чиновника звали Джон Хортон, и он обернулся, вместо того чтобы смотреть на дорогу.

— Что?

— Хочешь, я тебе кое-что скажу?

— Конечно, — Хортон вспомнил, что они едут, а не стоят, и голова его вернулась в исходное положение. — Что?

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

Хортон даже и не обиделся.

— Подожди, Оскар, и ты все увидишь сам. Старина Дон выиграет выборы, если будет внимательно следить за ходом предвыборной кампании и за самими выборами.

— Джон утверждает, что обеспечит нам большинство в местном профсоюзном отделении, — пояснил Имбер, посмотрев на Гуэйна. — Я в этом сильно сомневаюсь.

— За мое отделение не беспокойтесь, — через плечо бросил Хортон. — У меня все будет в порядке. Если уж вам и надо беспокоиться, так за ниггерские отделения. Вот где вас могут подстерегать неприятности.

— Так в твоем отделении восемьдесят процентов черных, — вставил Имбер.

— Да, примерно, но это хорошие ниггеры. За них можно не волноваться.

— А как насчет других, а?

— Я говорю только за своих ниггеров, насчет других я ничего не гарантирую.

Имбер откинулся на спинку сиденья. Гуэйн мрачно смотрел в окно. Несколько минут все молчали.

— Прошло десять дней, — не выдержал Имбер. — Каково твое мнение?

— Я словно попал в тридцатые годы, — ответил Гуэйн.

— Как так?

— Я не могу использовать телевидение и даже радио, потому что у нас всего девятьсот тысяч избирателей, разбросанных более чем по сорока штатам.

— Ты прав.

— Так что расходы на телерекламу будут неоправданно высоки. У меня потрясающе фотогеничный кандидат, а я не могу этим воспользоваться. Если бы речь шла об обычных выборах, я бы потратил последний цент на телевидение, но нет, этот путь для нас закрыт. Остается только одно.

— Что же?

— Печатное слово.

— И что из этого следует?

— Есть проблемы.

— Подумаешь! Есть они и у Хэнкса.

Гуэйн вздохнул.

— Я никогда не вел печатную кампанию. Во всяком случае, не полагался только на плакаты, статьи, проспекты. У меня кандидат, за которого приятно проголосовать, соперник у нас такой, что второй раз смотреть на него не захочется, а я не могу воспользоваться этим на телеэкране. Боже ты мой!