И она внезапно осознала свою роль — а также причину, по которой центавряне затратили столько усилий, чтобы научить людей строить устройства для доступа в четырепространство.

Человеческий надразум мог заглядывать внутрь себя не более, чем Хизер — внутрь собственного тела. Однако сейчас, когда один из его трёхмерных отростков находился внутри него, он мог воспользоваться восприятием Хизер для того, чтобы установить, что на самом деле происходит. Она была лапароскопом внутри коллективного бессознательного, глазами и ушами всего человечества в то время, как оно пыталось разобраться в том, что же оно сейчас испытывает.

Центавряне переоценили человеческий интеллект. Без сомнения, к тому моменту, когда их надразум впервые коснётся нашего, они рассчитывали найти миллионы людей, активно исследующих психопространство, вместо одного-единственного хрупкого индивидуума.

Но цель была ясна: им нужно, чтобы человеческий надразум принял пришельца как друга, а не как угрозу, чтобы человечество приветствовало его, а не дало отпор. Возможно, надразум Земли не был первым, с которым центавряне вошли в контакт; возможно, прошлые первые контакты были не так удачны, и первое касание извне повергало надразумы других инопланетных видов в панику или сводило их с ума.

Но Хизер не просто была глазами надразума, нет, она делала много больше. Она являлась посредником для его мыслей — хвост, на один краткий момент, завилял собакой. Она смотрела на чуждое присутствие с волнением, изумлением и благоговением и, странным образом, словно с помощью психического эквивалента периферийного зрения, ощущала, как те же самые эмоции исходят от человеческого надразума.

Как это здорово — быть желанным, взволнованным, восхищённым и…

…и также каким-то ещё.

Психический прилив обратился вспять, мысли человеческого надразума снова омыли Хизер, захлестнули и затопили её. Это было совершенно новое ощущение для надразума, нечто, чего он никогда раньше не испытывал. Однако Хизер, как большинству трёхмерных отростков, приходилось иметь дело с этим феноменом. И она снова начала упорядочивать мысли надразума, помогать их оформить и интерпретировать.

А потом…

А потом — волны новых ощущений, гиганские, грохочущие, чудесные волны…

Сметающие всё…

Весь человеческий надразум резонировал на одной ноте, кристально чистой — трансформация, трансцеденция…

Хизер закрыла глаза, как можно плотнее зажмурила их, и конструкт сформировался вокруг неё как раз вовремя, прежде чем цунами этих сияющих новых ощущений захлестнуло её полностью.

Фогерти выключил планшет и опустил его в карман своего неприметного пиджака. Он издал пластмассовый звук, стукнувшись о лежавший там же армейский станнер.

Прошло тридцать минут с тех пор, как последний раз кто-то проходил по коридору; здание было настолько пусто, насколько вообще можно было надеяться. Когда Могилл вошёл в здание, Фогерти проследил за ним; он заметил, что Могилл пошёл к себе в кабинет, а не в лабораторию.

Фогерти поднялся и взял станнер в мясистую ладонь. Всё, что ему нужно сделать — коснуться тела Могилла; разряда станнера будет достаточно, чтобы у него остановилось сердце. С его медицинской историей никто не заподозрит нечестной игры. А если и заподозрит, что с того? Никто не свяжет его смерть с Фогерти (да и с Наликом тоже); разряд станнера не отследить. И, разумеется, Фогерти покрыл руки пластикожей, имитирующей отпечатки пальцев Могилла; это позволит не только обдурить замок на двери, но и не оставить нигде своих отпечатков.

Фогерти бросил последний взгляд вдоль коридора, чтобы убедиться, что в нём никого нет, и затем направился к двери в кабинет Кайла.

Ему, разумеется, было плевать на угрозу для банковской индустрии — это совершенно не его дело. Налик упоминал, что они уже купили израильского исследователя, но этот вот Могилл оказался слишком туп, чтобы выбрать лёгкий путь, и Фогерти был, в общем-то, не против.

Он сделал шаг, и…

…и на мгновение почувствовал головокружение, дурноту, небольшую дезориентацию.

Всё прошло, но…

Кайл Могилл, подумал он. Сорок пять лет, согласно досье, которое выдал ему Налик.

Отец, муж — Налик сказал, что Могилл недавно снова съехался с женой.

Брайан Кайл Могилл — другое человеческое существо.

Фогерти погладил пальцем станнер.

Согласно досье, этот Могилл был довольно неплохим парнем, и…

И, в общем, Фогерти не хотелось, чтобы кто-то сделал с ним что-то такое.

Ещё шаг; он услышал приглушённый звук — Могилл диктовал что-то текстовому процессору.

Фогерти застыл на месте. Господи, да он же устранил больше двух дюжин проблем только за последний год, но…

Но…

Но…

Я не могу этого сделать, подумал он. Не могу.

Он развернулся и пошёл обратно по закругляющемуся коридору.

Кайл закончил диктовать свой отчёт и отправился в «Водопой»; они договорились встретиться со Стоуном Бентли, который собирался пойти прямо туда после своей встречи в Королевском музее Онтарио.

— Смотрю, ты в хорошем настроении, — сказал Стоун, когда Кайл устроился напротив него.

Кайл улыбнулся.

— Чувствую себя лучше, чем последние уж не знаю сколько лет. Моя дочь осознала, что была неправа.

Стоун вскинул брови.

— Это же замечательно!

— Ещё бы. Через пару недель у меня день рождения — лучшего подарка я и ожидать не мог.

Подошла официантка.

— Стакан красного вина, — сказал Кайл. Перед Стоуном уже стояла кружка пива.

Официантка удалилась.

— Хочу поблагодарить тебя, Стоун, — сказал Кайл. — Не знаю, как бы я через это прошёл без тебя. — Стоун ничего не сказал, и Кайл продолжил: — Иногда быть мужчиной очень непросто — люди обычно считают, что именно ты виноват. Но, так или иначе, твоя поддержка была очень важна для меня. Осознание того, что ты прошёл через что-то подобное и сумел это пережить, давало мне… не знаю, должно быть «надежда» тут подходящее слово.

Снова появилась официантка, неся вино для Кайла. Кайл кивком поблагодарил её, потом поднял бокал.

— За нас — двоих выживших.

Через секунду Стоун поднял свою кружку и позволил Кайлу звякнуть о неё бокалом с вином. Однако пить Стоун не стал. Он опустил кружку обратно на стол и посмотрел куда-то в сторону.

— Я это сделал, — тихо произнёс он.

Кайл не понял.

— Прости? — сказал он.

Стоун посмотрел на Кайла.

— Я это сделал… с той девчонкой, пять лет назад. Я правда домогался её. — Он некоторое время смотрел Кайлу в глаза, по-видимому, ища его реацкию, потом снова опустил взгляд на скатерть.

— Но студентка отказалась от обвинений, — сказал Кайл.

Стоун едва заметно кивнул.

— Она знала, что проиграет, к тому же другие преподаватели-мужчины её не одобряли. Она подумала, это поможет. — Теперь он глотнул пива. — Она перевелась в Йоркский. — Он слегка пожал плечами. — Чтобы начать с чистого листа.

Кайл не знал, что сказать. Некоторое время он оглядывал бар.

— Я не… — сказал Стоун. — Я знаю, что это не оправдание, но мне правда тогда было очень плохо. Мы с Денизой разводились. Я… — Он замолчал. — Это было очень глупо с моей стороны.

Кайл выдохнул.

— И ты всё это время слушал мои рассказы о проблемах с Бекки.

Стоун снова пожал плечами.

— Я думал, ты виноват.

В голосе Кайла прорезался металл.

— Но я же говорил, что не делал этого.

— Знаю, знаю. Но если бы ты был виноват, то оказался бы ещё большим ублюдком, чем я, понимаешь? Ты неплохой парень, Кайл — и я подумал, что если такой, как ты, способен совершить что-то настолько плохое, то, может быть, это немного оправдывает то, что сделал я. Ну, типа, с каждым что-нибудь когда-нибудь случается.

— Господи, Стоун.

— Я знаю. Но я никогда больше этого не сделаю.

— Рецидивизм…

— Нет. Нет. Теперь я другой. Не знаю, почему, но я изменился. Что-то во мне изменилось. — Он запустил руку в карман и достал из него карточку смарт-кэш. — Слушай, я уверен, что ты больше не захочешь меня видеть. Но я рад, что у тебя с дочкой всё наладилось. Правда рад. — Он поднялся.