На мальчишке была надета лёгкая жилетка с большими карманами. Крепко прижимая «Кёрли-Уорли» к ладони, он подтянул руку к карману, приподнял клапан и опустил туда шоколадку. Мальчишка — как и, к собственному удивлению, Хизер — испустил вздох облегчения. Получилось…

— Молодой человек! — произнёс голос с индийским акцентом.

Мальчишку затопил первобытный ужас, ужас, от которого содрогнулась и Хизер.

— Молодой человек! — снова произнёс голос. — Дайте-ка мне посмотреть, что у вас в кармане.

Мальчишка окаменел. Он подумал было о том, чтобы сбежать, но индиец — о котором, что странно, мальчишка думал как об «азиате»[24] — уже стоял между ним и дверью. Он протягивал к нему руку ладонью вверх.

— Ничего, — ответил мальчишка.

— Ты должен вернуть мне эту шоколадку.

Мозг мальчишки бешено работал: всё ещё можно попытаться сбежать; так же можно вернуть украденное и просить пощады. Может, сказать, что отец его бьёт и упросить продавца не звонить родителям.

— Я же говорю — я ничего не брал, — сказал мальчишка, пытаясь сделать вид, что его глубоко оскорбляет такое беспочвенное обвинение.

— Ты лжёшь. Я тебя видел — и камера тоже. — Продавец указал на прикрученную к стене маленькую видеокамеру.

Мальчишка закрыл глаза. Вид внешнего мира померк, но его мозг по-прежнему переполняли образы — людей, которые, по-видимому, были его родителями и приятеля по имени Джоф. Джоф никогда не попадался, таская сладости.

Хизер была потрясена. Она вспомнила собственную детскую попытку стащить что-то в магазине — в её случае это была пара джинсов в магазине одежды. Её тогда тоже поймали. Она понимала страх и злость этого мальчишки. Она хотела бы посмотреть, что с ним случится дальше — но её время ограничено. Рано или поздно ей придётся выйти отсюда для удовлетворения жизненных потребностей; она уже жалела, что не сходила в туалет перед тем, как залезть в конструкт.

Она очистила разум и вызвала образ выпадающих из раствора кристаллов, покинув мальчишку так же, как ранее покинула Идэко.

Темнота, как и раньше.

Она упорядочила кристаллы, восстановив свою самоидентификацию. Она снова лицезрела стену гексагонов.

Это было изумительно — и, надо признать, чрезвычайно занимательно.

Внезапно ей пришла в голову мысль о туристическом потенциале. Проблема с имитациями виртуальной реальности была как раз в том, что они — имитации. Хотя и «Сони», и «Хитачи», и «Майкрософт» вкладывали миллиарды в индустрию развлечений в виртуальной реальности, ей всё равно чего-то не хватало. Всё равно существовала фундаментальная разница между катанием на лыжах в Банффе[25] и катанием на лыжах в собственной гостиной; вероятность сломать ногу добавляла остроты, полный мочевой пузырь, опорожнить который нет никакой возможности, обогащал восприятие, а риск обгореть на солнце после целого дня на склоне даже в середине зимы был неотъемлемой частью горнолыжного удовольствия.

Но вот это проникновение в чужую жизнь было реальным. Английскому мальчишке действительно предстояло иметь дело с последствиями своего преступления. Она могла оставаться с ним так долго, сколько хотела; следить за ним в его мучениях часами или даже днями. Вся притягательность вуайеризма, подкреплённая имитацией более живой, возбуждающей и непредсказуемой, чем всё, что может появиться из запаянной в пластик коробки.

Нужно ли это регулировать? Возможно ли это регулировать? Или человеку придётся смириться с возможностью того, что бесчисленные наблюдатели толпятся в его голове, разделяя с ним всю его жизни и каждую его мысль?

Может, число семь миллиардов вовсе не такое уж огромное; может быть, оно наоборот, замечательное; может быть, самой произвольности выбора, самого количества возможностей будет достаточно, чтобы оградить человека от посещения кем-то знакомым.

Но ведь именно это интереснее всего, разве нет? За этим Хизер сюда и пришла, и наверняка другие придут сюда за этим же: за возможностью проникнуть в разум своих родителей, любимых, детей, начальников.

Но что делать дальше? У Хизер по-прежнему не было никаких идей относительно того, как найти конкретного человека. Кайл был где-то здесь. Нужно только сообразить, как до него добраться.

Она в растерянности уставилась на громадную клавиатуру с шестиугольными клавишами.

Кайл всё ещё шёл по кладбищу. Он чувствовал, как лоб начинает покрываться тонким слоем пота. Могила Мэри осталась не так уж далеко позади. Он засунул руки в карманы.

Так много смерти; так много мёртвых.

Он подумал о зебре, которую подстерёг и убил лев.

Это наверняка жуткий вид смерти.

Или нет?

Подавление.

Диссоциация.

Это те вещи, через которые, по словам Бекки, она прошла.

И не только Бекки. Тысячи мужчин и женщин. Подавляющих воспоминания о войне, пытках, насилии.

Может быть — всего лишь может быть — зебра не чувствовала, что умирает. Может быть, она отключила своё сознание от реальности в тот самый момент, когда началась атака.

Возможно, все высшие животные способны на такое.

Это лучше, чем умирать в мучениях и страхе.

Но механизм подавления где-то даёт сбой — иначе воспоминания никогда бы не возвращались.

Или, если это не сбой, то, возможно, этот механизм можно вывести…вывести за пределы расчетных параметров.

В животном мире не существует по-настоящему травматических физических повреждений, которые не были бы смертельными. Да, животное может быть напугано — ужасно напугано — но при этом проживёт ещё один день. Но как только хищник смыкает челюсти на добыче, добыча эта почти наверняка обречена. Подавление будет работать несколько минут — или, максимум, несколько часов — чтобы убречь животное от ужаса собственной смерти.

Но если бы после травматических переживаний никто не выживал, то у мозга не было бы необходимости в способности подавлять воспоминания в течение дней, недель, месяцев.

Или лет.

Но человечество изобрело несмертельные травмы.

Изнасилование.

Пытки.

Ужасы войны.

Может быть, мозг и правда был готов к возникновению способности подавлять восприятие тяжёлых физических повреждений.

И, может быть, ненамеренно эти воспоминания через какое-то время и правда снова всплывали в памяти. До самого недавнего времени — нескольких десятков тысяч лет назад, крошечного отрезка истории жизни на Земле — не было нужды в долговременном подавлении. Возможно, такая способность так никогда и не возникла в ходе эволюции.

Эволюции.

Кайл поиграл с этим словом, так и сяк вертя его в голове. Он много думал с тех пор, как Чита сказал ему, что микротубулярное сознание в самом деле могло возникнуть вследствие преадаптивной эволюции.

Он смотрел на многочисленные надгробия с вырезанными на них распятиями и сложенными в молитве руками.

Эволюция способна влиять лишь на те вещи, что увеличивают шансы на выживание; она по определению не имеет никакого отношения к событиям, которые происходят после последнего репродуктивного контакта… а смерть, разумеется — это самое последнее событие в жизни.

Кайл не мог придумать ни одного сценария того, как эволюция могла бы создать для животных более гуманную смерть, даже если это идёт на пользу подавляющему большинству популяции. И всё же…

И всё же если подавление воспоминаний существует у людей, оно должно было откуда-то взяться. Это действительно могло быть развитием механизма, дающего животному лёгкую смерть, даже когда его едят живьем.

Если такой механизм вообще существует, понятное дело.

И если он существует, это значит, что вселенной в конечном итоге есть до них дело. Что-то помимо эволюции сформировало жизнь такой, дало ей если не смысл, то, по крайней мере, свободу от мучений.

Кроме тех мучений, которые испытываешь, когда память возвращается.