Кайлу вспомнились попрошайки с Квин-стрит.

— У тебя есть студенты-аборигены?

Стоун покачал головой.

— Ни одного.

— У меня тоже. И я не думаю, что у нас есть хоть один преподаватель из коренных.

— Я таких не знаю.

— Даже на факультете культуры коренных канадцев?

Стоун качнул головой.

Кайл отхлебнул из своего стакана.

— Да, может, ты и прав.

— Я точно прав, — ответил Стоун. — Конечно, аборигены по-прежнему существуют, но они чрезвычайно маргинализированы. Десятилетиями среди них фиксируется самый высокий уровень самоубийств, самая высокая детская смертность и самый высокий уровень безработицы среди всех демографических групп страны.

— Но я помню, что когда я двадцать лет назад ходил в школу, — сказал Кайл, — то со мной училось несколько коренных.

— А как же. Но это благодаря правительственным деньгам — а ни Оттава, ни провинции теперь не тратят деньги, если эти траты не приносят им кучу голосов избирателей — а в данном случае это, к сожалению, невозможно. В Канаде сейчас украинцев много больше, чем коренных канадцев. — Он помолчал. — В любом случае, правительственные программы вроде той, что привлекла коренных в твою школу, никогда не имели успеха; я как-то делал одну работу в министерстве по делам коренных канадцев и народов севера, пока его не упразднили. Коренные не хотят нашей культуры. И когда мы решили, что их культура несовместима с нашим образом жизни, мы перестали поддерживать их права на земли и позволили им как этносу вымирать. Мы, европейцы, отобрали Северную Америку у аборигенов окончательно и бесповоротно.

Кайл какое-то время молчал, потом сказал:

— Ну, хотя бы никто не собирается отобрать её у нас.

Стоун отхлебнул пива.

— Ну да. Пока на Землю не заявятся любимые пришельцы твоей жены, — сказал он без тени юмора.

Какое чудо! Захватывающее и волнующее, как кислота, которую она попробовала наряду со многими другими вещами, когда впервые приехала в большой город.

Разум другого человека!

Это запутывало, пьянило, пугало и возбуждало.

Она боролась с удивлением и волнением, пытаясь снова вывести рассудок на первый план.

Но другой был таким иным.

Начать с того, что это был мужчина. Разум мужчины.

Но было и много других несоответствий.

Изображения были окрашены по-другому. Всё какое-то коричнево-жёлто-серое и…

Ах да, конечно. У Боба, двоюродного брата Хизер, была такая же проблема. Этот человек, кем бы он ни был, страдал дальтонизмом.

Но не хватало и чего-то ещё. Она могла… в общем, слово «слышать» здесь подходило не хуже прочих… она могла слышать его мысли, беззвучную болтовню, голос без дыхания, звук без вибрации, слова, падающие влево и вправо, словно костяшки домино.

Но это была непонятная абракадабра…

Потому что слова были не английские.

Хизер сосредоточилась, пытаясь их распознать. Это вправду были слова, но без аспирации и ударений было трудно определить, слова какого языка.

Гласные. Согласные.

Нет, нет. Согласные, затем гласные, постоянно чередуются. Никаких скоплений согласных.

Вроде бы в японском обычно так.

Да. Японоговорящий. Японодумающий.

Почему нет? Всего где-то три четверти миллиарда человек говорят и думают большей частью по-английски. Американцы, канадцы, британцы, австралийцы, множество стран помельче. О, объясниться по-английски может, наверное, половина населения мира, но родным языком он является лишь для десятой части.

Попробовать ещё раз? Отсоединиться? Коснуться другой кнопки на стене человечества?

Да. Но не сейчас. Позже.

Это так захватывающе.

Она — в контакте с другим разумом.

Знает ли он об этом? Если даже и так, Хизер не имела никакой возможности этого выяснить.

Изображения мелькали, фиксируясь на секунду, затем пропадая. Они появлялись и исчезали так быстро, что Хизер не могла их толком разглядеть. Многие были искажены. Она увидела мужское лицо — азиатское мужское лицо — но все пропорции были неправильные: губы, нос, глаза набрякшие, зато остальное лицо словно скукоженное. Может, он пытается кого-то вспомнить? Местами детализация потрясала: поры на носу, короткие чёрные волосы над верхней губой — не усы, но недостаточно густая поросль, чтобы оправдать бритьё; глаза налиты кровью. Но другие детали словно набросаны второпях: два выступа по бокам головы, словно комки глины — уши, никаких подробностей о которых память не сохранила.

Новые образы. Запруженная народом ночная улица, повсюду неоновые огни. Чёрно-белый кот. Женщина азиатского вида, хорошенькая — и внезапно голая, по-видимому, раздетая мужским воображением. Снова сбивающие с толку деформации, когда отдельные детали то попадают в фокус восприятия, то выпадают из него: алебастровые груди надуваются, как воздушные шары, соски странного жёлто-серого цвета, порождённого дальтонизмом; половые губы, вдруг расползающиеся на всё поле зрения, словно готовые проглотить.

И самое невероятное — его чувства: сексуальное влечение к женщине, которое Хизер, если уж совсем начистоту, испытывала раз или два в жизни, но никогда — такое.

А потом женщина пропала, и появилось переполненное токийское метро — на всех надписях сплошь иероглифы.

Поток слов — да, слов; устной речи. Мужчина что-то слушал.

Нет, он подслушивал; напрягал слух, чтобы разобрать, о чём говорят рядом.

Стараясь, чтобы по его лицу этого не было заметно.

Подземка дёрнулась и пришла в движение.

Гудение моторов.

А потом гудение стихло, выброшенное из сознания как посторонний раздражитель.

Изображения окружающей действительности — если не учитывать дальтонизм, относительно свободные от искажений.

И воображаемые картины, сюрреалистическая галерея выдуманных, или полузабытых, или мифических мысленных полотен.

Для Хизер они не имели ни малейшего смысла. Для юнгианца это было ошеломляющее открытие: узнать, что культурный релятивизм в самом деле существует, и что разум японца может оказаться для канадки таким же чуждым, по крайней мере, в некоторых частях, как и разум центаврянина.

И всё же…

И всё же это её сородич, Homo sapiens. Была чуждость его разума в большей части следствием того, что он японец, или того, что он мужчина? Или это просто егонность, набор уникальных свойств, делающих этого… этого Идэко, так его звали, знание пришло непрошенным, как падающее на землю перо — делающих этого Идэко индивидуумом, отличным от любой из живущих на планете семи миллиардов душ.

Она всегда считала, что понимает Кайла и других мужчин, но она никогда не была в Японии и не знала по-японски ни слова.

Или ей просто не хватало ментального Розеттского камня. Может быть, мысли, страхи и нужды Идэко схожи с её, только закодированы по-другому. Архетипы должны существовать. Так же, как Шампольон распознал имя Клеопатры в греческой, демотической и иероглифической надписях, после чего древнеегипетский текст на настоящем Розеттском камне обрёл, наконец, смысл, точно так же должен быть и архетип Матери-Земли или падшего ангела или незавершённого целого, составляющий основу того, что есть Идэко. Если бы только она смогла подобрать ключ…

Но как она ни пыталась, большинство из того, о чём он думал, оставалось загадкой. Тем не менее, она была уверена, что со временем сможет найти смысл во всём этом…

Поезд подземки въезжал на очередную станцию. Она слыхала истории о крупных мужчинах, чьей работой было запихивать народ в вагоны японской подземки, уминая их как можно плотнее — но никого похожего не было видно. Возможно, эти истории — миф; возможно — архетип: неверное представление о других.

В японском мозгу возникла мысль — снова откровенно сексуального характера. Хизер от неожиданности вздрогнула, но почти тут же эта мысль была подавлена. Снова культурная специфика? Хизер часто во время долгих поездок занимала разум пустыми фантазиями — чаще, правда, романтическими, а не порнографическими. Но этот парень отгонял случайные мысли и возвращал свой разум под жёсткий контроль.