- Позвольте не назвать.
- Отчего? - осунулся монах.
- Оттого что предпочитаю сохранить нейтралитет, верней, позицию посредине.
- Это... это, знаете ли, не очень честно по отношению к Вашей гражданской совести! - брат Евгений погрозил пальцем.
- Не буду спорить. Но это очень нужно, когда требуется выстроить мост между двумя берегами, хотя мост тоже можно упрекнуть в том, что он занимает промежуточную позицию и не стои́т ни там, ни там.
- Не всегда мосты нужно строить, иногда - сжигать... Да, Вы меня разочаровали! Что ж, как сказал Вольтер, 'я не разделяю Ваших убеждений, но готов умереть за Ваше право их высказывать'. А это - тоже часть культуры просвещения, в отличие от культуры опричнины, заметьте себе! Итак, предположительно три, верней, три с половиной, ведь единственная здесь фройляйн мне совершенно непонятна. Я подумал было, что в ней есть одна восьмая или одна шестнадцатая еврейской крови и хотел уже поговорить с ней, пользуясь этим предлогом, но... она меня дичится, увы. И потóм: монаху с женщиной разговаривать не очень прилично. Пойдут кривотолки на пустом месте... А Вы ведь уже нашли с фройляйн общий язык, верно? Я сужу по тем взглядам, которые она на Вас задерживает в те моменты, когда Вы на неё не смóтрите - а 'измученный еврей' всё видит, всё замечает... Оттого, надеюсь, Вам будет несложно выполнить мою просьбу выяснить её политические взгляды, и Вы даже не без удовольствия выполните эту просьбу - ведь правда?
Артур кивнул, слегка покраснев.
XIV
Прогуливаясь, они слегка опоздали на послеобеденную сессию и вошли в актовый зал где-то на середине речи Олега. Эта речь, как и понедельничное выступление Жерома, тоже не отличалась большой связностью или красотой, но в напористости и убеждённости говорящего ей было отказать невозможно. Олег вовсе не стоял за кафедрой столбом, а прогуливался перед всеми остальными, даже жестикулировал, но в глаза своим слушателям не смотрел, будто давая понять всем своим поведением: 'Я знаю, что вы обо мне можете думать, и мне на это плевать! Бей, но выслушай!' Чаше всего в его речи мелькал тот самый пресловутый 'хребет', особенно в словосочетании 'становой хребет'. Церковь - становой хребет нации, нацпредатели покушаются переломить наш хребет и т. п.
Олег закончил внезапно лаконичным 'Это - всё, прошу высказываться', стремительно прошёл к своему месту и с размаху сел.
Повисло молчание. Наверное, всякому, к какому бы из лагерей (условных 'патриотов' или условных 'либералов') он ни относился, всё было предельно ясно, настолько ясно, что и говорить об этом не хотелось. Наконец, Максим на правах председателя озвучил общую мысль:
- Братья и сёстры, нам всем понятно, что на тему сегодняшнего дня может быть два взгляда, два подхода, так сказать. Первый подход - православию снова срастись с государством так тесно, как получится, то есть священникам и активистам - вести уроки патриотического воспитания в школах и вузах, идти в армию и в тюрьмы, создавать молодёжные клубы, совершать молебны павшим героям войны, мелькать в телевизоре на канале 'Звезда' и всякими другими способами усиливать 'становой хребет нации', о котором Олег нам сейчас так красочно рассказывал. Это уже всё делается прямо сейчас, про то, мало ли делается или слишком много, можно спорить, но этот спор из числа тех, которые идут со времён, э-э-э... первой Госдумы, наверное...
- Раньше эти споры начались, раньше, - подсказал белорус. - Со времени переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским, это уж точно.
- Тем более, - невозмутимо продолжил Максим: он на заседаниях приходского совета уже давно понял для себя, что даже обнаружив своё незнание, ни в коем случае не следует им смущаться, тогда и другим не придёт в голову его укорять: наоборот, сами начнут сомневаться в своих знаниях. - Другой способ - это максимально дистанцироваться от светской власти, так чтобы государство делало своё дело, а церковь - своё. И здесь тоже можно спорить, и здесь тоже ни к чему не придём, только перессоримся. У нас в нашем дружном, хм, коллективе имеются явные защитники и первого, и второго подхода, это - Олег и брат Евгений. Вот я и предлагаю: пусть они напишут каждый - свой вариант рекомендаций Архиерейскому собору, а мы проголосуем за тот, который всем понравится. Проголосуем, запишем - и дело с концом! На два часа раньше сегодня освободимся: это разве плохо? Или здесь - он обвёл весёлыми глазами собравшихся, - здесь все исключительные трудоголики, я не понимаю? Работа не волк, имейте в виду! 'Работа' - это work, a walk - это 'гулять'...
- Полностью 'за', - быстро проговорил Евгений. - Дайте уже поскорее листочек бумаги бедному еврею!
Олег, нахмурившись, тоже взял белый лист и принялся писать свой вариант резолюции. Оставшиеся пятеро с улыбкой переводили взгляд с одного на другого и втайне радовались мысли о том, что работа не волк.
Два варианта рекомендаций, вполне предсказуемые в своей полярности, были написаны и прочитаны авторами вслух.
- Что же, голосуем, - произнёс Максим неуверенно.
Переглядывания и перешёптывания явно показали, что не он один сомневается в нужности голосовать прямо сейчас.
- Я хочу тоже выступить с предложением, - заговорил Артур. - Чисто процедурным, секретарским. Мы собираемся голосовать открыто - в этом-то и загвоздка! Среди нас есть люди, которые до сих пор не решили для себя, к какому из двух лагерей принадлежат. Я, кстати, очень надеюсь на то, что тема, которая нас разделяет, закончится с этим вторником. (Скептические улыбки и усмешки показали, что он почти одинок в этой своей надежде, но Артур продолжал.) Открытое голосование потребует от этих людей немедленно определиться, причём определиться публично. Но такая публичность граничит с обнажением, причём с тем обнажением, которого можно избежать. Возможно, есть патриоты, которые стыдятся своего патриотизма, и (не протестуйте, сначала выслушайте!) не патриотизма как любви к Родине, а неизбежной грубоватости, шероховатости этого патриотического труда. Взгляните на популярные сетевые сообщества с их лозунгами вроде 'За Русь святую морду разобью любую' (на этом месте Олег удовлетворённо хмыкнул), и вы легко поймёте, о чем я. Возможно, есть либералы, которые стыдятся своего либерализма, и не идей равенства и братства, а того стремления любого борца за свободы преувеличивать важность низших, телесных человеческих свобод, которое Святейшим Патриархом было названо человекопоклонничеством. Кажется, я, - обвёл он глазами товарищей, - не очень сейчас преуспел во взаимном примирении и в демонстрации того, что другой лагерь тоже имеет право быть. Но именно поэтому нам всем требуется больше готовности слушать друг друга и больше деликатности! Я предлагаю тайное голосование.
- Согласна! - крикнула Лиза, и предложение наградили аплодисментами.
Принесли из столовой пустую кружку. Договорились о том, что за резолюцию Олега следует положить в кружку рубль, за резолюцию брата Евгения - десять копеек, а воздержавшимся - любую другую монету. Максим щедро насыпал из кошелька на подоконник в дальнем конце зала целую пригоршню мелочи. Зазвенели монетки, и вот голосование завершилось. Артур вы́сыпал содержимое кружки на стол.
- Десять, - объявил он вслух. - Десять. Рубль. Пятьдесят. Рубль. Пятьдесят. Пятьдесят...
В молчании он вернулся на своё место. Участники семинара вертели головами, пытаясь сообразить, где же они все опростоволосились.
- Это что же: по два за каждое? - подал голос Максим. - Тупик?
- Дурацкое предложение было, - проворчал Олег. - Надо было открыто голосовать...
- Конечно: чтобы Вы сразу могли выявить 'нацпредателей' и повесить их на первом углу! - накинулась на него девушка. - Вы, Олег, нам все уши прожужжали своими 'нацпредателями'! Для Вас все - нацпредатели!
- Чтó, я такой страшный? - оторопев, спросил руководитель молодёжного клуба: он не ожидал этой атаки. - Мною детей пугать можно?
