Литмир - Электронная Библиотека

’ — Давай слиняем из этого бардака.

— Куда?

— Можно ко мне или к тебе. Куда хочешь.

Не отказалась, не загородилась возмущенно руками. В глазах установилось заторможенное, остолбенелое выражение, смысл которого Саньку был понятен. Женщина прислушивалась к себе. Кокетливо прощебетала:

— Конечно, я бы с удовольствием посмотрела, как живут молодые гении, но ведь это не очень удобно. Как мы уйдем? Я же здесь хозяйка.

— Никто внимания не обратит. Все уже ужрались.

— Боже мой, — она опять плотоядно облизнулась, поднесла к губам рюмку. — Как мне нравится с тобой разговаривать. Откуда ты такой взялся?

Он припомнил наставления Таины: особенно не напрягайся, но чем будешь дебилистее, тем лучше. Она любит, чтобы портянками подванивало.

— Я простой парень, Люсьен Ивановна, — сказал он, набычась. — Может, мне тоже культурки не хватает, зато у меня есть красивая мечта.

— Какая, Саша?

— А вот такую классную телку, как ты, хоть разок в руках подержать.

— Сашка, ты пошляк! — не выдержала, расхохоталась: алый язычок так и выныривал изо рта, как жало. Она еще колебалась, но внутренне уже настроилась на маленькую, лихую авантюру. Что ж, он свои бабки у Таины честно отрабатывает.

— Я всегда чего думаю, то и говорю.

— Но как же мы выйдем, дурачок? Вокруг столько глаз.

— Я тебя на улице подожду. У меня тачка возле спортивного шопа. Белый «жигуль»-пикап.

— Как же ты в таком виде сядешь за руль?

— О, правильно, — спохватился Санек. — Винца надо с собой прихватить. И чего-нибудь на закусь. У меня в хате шаром покати.

— Ты сумасшедший — и меня подбиваешь на преступление.

— Брось, Люсьен… Охота тебе с этим дерьмом целый вечер тусоваться? Скука смертная.

— Что ты такое говоришь? — удивилась и надулась. — Какое же это дерьмо? Посмотри, сколько знаменитостей… Саша, это же сливки общества! Ну, ты даешь!

— Сливки? Да у твоих гостей у каждого на лбу по десятку статей из уголовного кодекса.

— Извини, Саша, ты рассуждаешь как самый последний обыватель. Хуже того, как коммунист. Про эти якобы уголовные статьи они как раз и пишут в своих мерзких газетенках, не могут простить. Как не стыдно, Саша! Ты же писатель, интеллигент.

Она порозовела, начинала злиться, это было Саньку ни к чему, но сразу остановиться он не смог.

— При чем тут коммуняки? Ты телек, что ли, не смотришь? Скоро все твои тусовщики сядут на нары. Вместе с президентом. И правильно. Какой-нибудь мужичок с голодухи ломанет ларек, ему тут же десятерик отвесят на полную катушку. А эти всю страну в карман сунули — и вроде ни при чем.

— Ах, даже так? — в ее голосе хрустнул лед, глаза потемнели, и Санек понял, что перегнул палку, мимо дела завелся. Дал задний ход.

— Да ладно, Люсь, шуток, что ли, не понимаешь? Туфта все это.

— Не так уж ты прост, молодое дарование.

— Ладно, проехали… Так мотаем отсюда или нет?

Думал, теперь наверняка откажется, испортил песню, дурак, но Люсьен Ивановна, о чем-то глубоко задумавшись, вдруг стряхнула с себя оцепенение, как тушь с ресниц. Расцвела в прежней, манящей улыбке.

— Что ж, так даже интереснее…

Он не понял, что она имеет в виду.

— Значит, едем, Люсь?

— А охрана? Что им скажу? Муж не разрешает одной на улицу выходить.

— Пошли их на хрен вместе с мужем. Ты же не рабыня. Имеешь право маленько оттянуться.

Она смотрела на него чуть ли не влюбленными глазами.

— Ты всегда такой нахрапистый?

— У меня, когда женщина нравится, все тормоза заклинивает. Сам собой не владею.

— Часто это бывает?

— Раз в неделю обязательно. Но такого, как сегодня, еще не было.

— Я же старовата для тебя?

Вместо ответа он достал из кармана пластиковый пакет, развернул и начал засовывать туда бутылки. Пару тарелок с копченостями упаковал в салфетки — и тоже туда.

— Что ты делаешь, Саша?

— Говорю же, холодильник пустой.

Прежде чем уйти, наклонился и поцеловал ее в губы, слегка прикусив. Мгновенно почувствовал мощную встречную конвульсию. Точно, Галка Скокина. Та от поцелуя заводилась с пол-оборота. Где-то она теперь, бедняжка?

— Миленький, покажи мне свой роман, — капризно попросила Люсьен Ивановна среди ночи.

Санек лежал навзничь, выжатый как лимон, высосанный и распятый. Чего она только с ним не вытворяла за эту ночь, у него сил не осталось сигарету прикурить, зато Люсьен Ивановна — свежая, радостная, как утренний мотылек, и сна ни в одном глазу.

— Какой тебе роман, спятила совсем? Давай покемарим полчасика.

— Ах, утомился бедненький! Так уж старался, теперь ему хочется баиньки. Но нельзя баиньки, мне ехать пора.

На улице ее ждали два джипа с головорезами, так и торчали всю ночь под окнами.

— Ну, дай я прочитаю хоть пару страниц.

— К чему такая спешка?

— Дурачок мой миленький, я же сгорю от любопытства. Что ты там в своей книжечке написал?

— Рукопись у стариков, понятно тебе?

— Почему ты сердишься, Саша?

— Спать не даешь, а я на режиме.

— На каком режиме, драгоценный мой?

— На спортивном… И не сюсюкай, тебе не подходит. Держись построже.

— Так ты еще и спортсмен, скажите пожалуйста… То-то я смотрю… Хорошо, хорошо, отдыхай, я не мешаю… Но как же так, Саша?

— Что?

— Неужто на посошок еще разик не попробуем? — игриво, острым ногтем прочертила на нем линию — от плеча до пупка. — Напоследок слаще всего.

Санек жалобно заморгал.

— Люся, умоляю тебя!

— Не бойся, родненький, у тебя получится, — она уже придвинулась к нему, возбужденно лепетала: — Ничего, ничего, я помогу, не шевелись, лежи спокойно, я сама тебя изнасилую…

Самолюбие не позволило ему уклониться и — невероятно! — у него действительно получилось, но под конец все же опозорился: на ее чудовищном вопле, будто ее пронзили насквозь, вырубился, как младенец, буквально ушел в бес-сознанку.

Очнулся — один в квартире и в постели один. Солнце желтым глазом осветило штору. Значит, время к полудню. По тыкве будто катком проехали. А ведь выпил за вчера немного, не больше литра. Да еще при такой жратве.

Сходил в ванную, в туалет, заглянул на кухню, проверил, не затаилась ли где-нибудь Люсьен Ивановна. Нет, исчезла. И записочки не оставила. Фу ты, черт! Куда ты смотришь, Саня? Протри зенки-то. На холодильнике, на белой эмали, крупно алели семь цифр, выведенные, наверное, бруском французской помады, — номер телефона. Любовный поклон.

Он сидел напротив холодильника и тупо, бессмысленно улыбался. Из заторможенности его вывел резкий телефонный звонок. Снял трубку. Таина.

— Привет, любовничек. Докладывай.

— Задание выполнено, гражданин начальник. Ежели по совести, ей нужно пять Саньков. Одного мало.

— Ничего, справишься как-нибудь, — засмеялась предводительша — и сразу отключилась.

ГЛАВА 2

Поселковый мальчонка Феденька Иноземцев, шалун, острослов и затейник, склонный к мистификациям, — разве мечтал он подняться на такую высоту? Упаси Бог! Все вышло как бы само собой и в довольно короткие сроки: скажем так, уместилось в треть жизни. От бодрого, улыбчивого, контактного комсомольского вожачка в пединституте до государева фаворита — дистанция пролегла в неполных тридцать лет, и пробежал он ее, считай, на одном дыхании, ничуть не надорвался. Теперь впереди, в сиянии золотых лучей, последняя вершина — и Федор Герасимович чувствовал в себе силы для завершающего рывка.

К своим пятидесяти четырем годам он пришел к мысли, что прожил славную жизнь, и если ее описать в назидание потомкам, то не исключено, что в историческом смысле его имя встанет в один ряд с такими личностями, как Петр Столыпин и, чего уж лукавить, Иосиф Виссарионович — хитроумный и блистательный тиран. Все великие владыки на Руси так или иначе были тиранами, по-другому, наверное, не могло и быть. Управлять русским народом, строптивым и простодушным, одинаково приверженным и бунту, и рабскому послушанию, да еще вдобавок разбросанному на огромных территориях, возможно лишь с помощью строго установленных и для всех единых правил, поддерживаемых железной волей верховного жреца: неважно, как его называть, — монархом, секретарем ЦК или, как нынче, президентом. В том и заключалась роковая ошибка нынешних ре-форматоров-пустомель, что они попытались навязать этой стране совершенно чуждые ей ценности, какие-то мифические свободы, права человека и демократию, которые мгновенно скукожились, вываренные в крепком уксусе русского быта. Коренной народец, лишенный доброжелательной, направляющей монаршей опеки, попросту начал околевать — от нищеты, от скуки, от тоски, оттого, что вместо обещанного рая его опять столкнули в бездонную долговую яму. Те, которые руководили умерщвлением целой нации, конечно, надеялись, что так называемый россиянин больше не поднимется из этой ямы, а тихо, безропотно в ней истлеет, не принося цивилизованному миру лишних хлопот, но Федор Герасимович вовсе не был в этом уверен. Будучи сам русским, хотя по необходимости все последние годы и косил под инородца, намекая на какие-то скрытые тюркско-греческие корни, нутром ощущал, что в глубинах самого упрямого в мире народа, перед его вечным упокоением, может еще напоследок так рвануть, что мало никому не покажется. О том же предупреждали и самые дальновидные из западных политологов, но мало кто им внимал. Упоенным великой победой удальцам реформаторам мысль о том, что бомжеватый россиянин, перемещенный из гуманных соображений ближе к мусорным бакам, пьяный и косноязычный, уповающий единственно на милость Господню, способен взбрыкнуть, казалась потешной. Независимое телевидение ежедневно запускало в массы свои аналитические щупы: дразнило, унижало, оскорбляло, плевало в сонную рожу — и что же? Как говорится, ни звука протеста из гущи народной. Нет, разумеется, недобитое коммунячье старичье кое-где жалобно попискивало, даже собиралось на забавные демонстрации со своими уморительными плакатиками, но для их усмирения теперь уже не требовались бравые омоновцы, достаточно было пообещать копеечную добавку к пенсии, и все они веселым гуртом устремлялись к избирательным урнам, чтобы дружно проголосовать за подсказанного им кем-нибудь кандидата. Продвинутая демократическая молодежь, зомбированная, как в Америке, уже со школьной скамьи, любые оскорбления встречала оголтелым ржанием, принимая плевки за радужные брызги халявной жвачки. Прежде, еще года три назад, казалось, что определенную опасность режиму представляет партия лобастого лидера, но после последних выборов стало очевидно, что КПРФ, как и все остальные оппозиционные кружки и тусовки, благополучно вписалась во власть и участвует в жутковатой дележке наравне со своими лютыми классовыми врагами, разве что маршируя под собственными знаменами. Поди теперь, разберись без пол-литра, кто круче патриот и кто искреннее желает подыхающему народу добра.

50
{"b":"544082","o":1}