Задумчиво склонила голову набок. Клим любил ее за то, что она седая, с крепкими, стройными ногами, ломит мужскую работу, и еще за то, что каждое слово принимает всерьез.

…Пришли они после одиннадцати: белобрысый Толян и двое качков. Особенно не понравился Климу коротышка с золотой серьгой в ухе: глаза вытаращенные, пустые, как два перископа. Натуральный отморозок. Сам Толян вел себя культурно, присел на краешек кровати, похлопал Клима по гипсовой чушке.

— Давай по-быстрому, Стрелок. Ты — нам, мы — тебе, и расходимся по-доброму. Или хочешь свое получить?

— Свое я уже вроде получил, — буркнул Клим.

— Что ты, — оскалился Толян. — Нога и глаз — это семечки. Погляди на моих ребяток, погляди.

— Что же я козлов не видел, что ли?

— Настоящие профи, Стрелок. За пять минут сделают из тебя котлету, никакой доктор после не склеит. Тебе это надо?

— Мне вообще ничего от вас не надо. Мое дело — сторона.

— Правильно, — Толян придвинулся ближе. — Ну, давай рассудим. Ты же понимаешь, твой кореш накрылся. По любому раскладу. У Маньяка давно крыша поехала, ему не отвертеться. А ты сам выбирай, жить или подохнуть. Можешь еще вполне пожить. Покажи ему фотку, Сеня.

Спутник Толяна, не коротышка, а битюг под два метра ростом с наивным личиком олигофрена, сунул Климу под нос фотографию. На слайде — какой-то подвал и подвешенная на железном крюке за одну ноту голая Галка Скокина, сожительница Санька. Лица не видно, залито кровью, просто по некоторым признакам Клим догадался, что это Галка висит.

— Впечатляет, да? — спросил Толян. — Тоже упиралась, и видишь, что вышло.

— Ну и напрасно, — сказал Клим. — Откуда она знает, где Санек?

— Может быть. Но ты-то уж точно знаешь, верно?

Профессрр Иван Иванович к этому времени, напившись элениума, цидел третьи сны, а слесарь Зиновий и турок Зундам не спали, но лежали тихо, будто их и не было в палате. Так бы им и лежать, но Зиновий, будучи человеком справедливым, не выдержал, прогудел из-под одеяла:

— Чего, в самом деле, хулиганите, ребята? Можно ведь и милицию шумнуть.

— Шумни, отец, шумни, — засмеялся Толян и сделал знак коротышке. Тот подошел к кровати слесаря и сверху пару раз опустил ему на лоб здоровенный кулачище, будто два гвоздя вбил. Потом, балуясь, ухватил за сломанную руку и резко рванул на себя. Рука отвратительно хрустнула, и Зиновий наполовину свесился с кровати, но был уже в отключке.

— Рожай, Стрелок, рожай, — поторопил Толян. — Нам тут некогда рассиживаться. Апельсины в другой раз принесем. Адрес — и точка. Куда он зарылся с бабками?

— Скажу, все равно грохнете. Вон с тобой какие псы. Удержу нет.

— Правильно рассуждаешь… Гарантий дать не могу, кроме честного слова бизнесмена. Но все-таки шанс.

— Со Столяром у тебя какие отношения?

— Нормальные, а что?

— Похлопочешь, чтобы в вашу банду перейти? Свои меня вряд ли поймут.

— Блядью буду, — искренне пообещал Толян.

— Достань там в тумбочке, записная книжка…

Толян открыл дверцу, доверчиво нагнулся — и тут Клим, вытянув из-под подушки чугунную трубку, ошарашил его по затылку. Еще успел сбоку рубануть по коленкам коротышку. Хорошего замаха не получилось, но нацелил точно: коротышка завопил благим матом и волчком завертелся по палате.

— Ах ты, поганка! — в тон коротышке заревел битюг Сеня — и ботинком врезал в грудь Климу с такой силой, что у того дыхание заклинило. Потом приподнял за плечи и швырнул на кровать, спиной о стену. Клим трубку не выронил: спокойно ждал развития событий. Однако битюг не кинулся на него вслепую, на что он надеялся, обернулся к коротышке.

— Ты как, Паша?

— Ничего, терпимо… Будем мочить? — с безумной гримасой в пустых глазах коротышка толкнул «раскладухой» — выскочило длинное, узкое лезвие.

— Надо бы это… — замешкался битюг. Понятно, что он имел в виду. Надо посоветоваться с Толяном, а тот лежал в отключке.

Впоследствии Клим больше всего удивлялся поведению турка. Зундама никто не принимал во внимание, и даже Клим не заметил, как он дотянулся до любимого костыля.

В те роковые минуты, которые стоили Зундаму жизни, он проявил себя безупречным бойцом. Когда битюг опустился на корточки, чтобы посмотреть, в каком состоянии главарь, Зундам, по-кошачьи привскочив, махнул ему по роже гипсовым набалдашником.

Битюг схватился за щеку, из-под пальцев брызнула кровь, а турок издал победный вопль, что-то вроде утиного клича: «Уа-уа-уа!»

Коротышка первым опомнился, обогнул, прихрамывая, кровать и ударил Зундама ножом в грудь, держа его обеими руками. И продолжал, как заведенный, поднимать и опускать нож, словно рубил лунку во льду. При каждом проколе турок выгибался дугой и ликующе вскрикивал все то же — уа-уа-уа!

— Остынь, мразь, — вмешался Клим. — Он уже мертвый.

Встретился взглядом с пустыми глазницами и увидел в них жуткую радость.

— Теперь твоя очередь… Дождался, сучонок.

Вдвоем с окровавленным приятелем они подступили к кровати, но нападать не решались. У Клима получилась удобная позиция. Он сидел спиной к стене и вертел в пальцах чугунную трубку.

— Подумайте, козлы, — предупредил. — Если убьете, кто скажет, где Маньяк? Толян обидится.

— Да, может, он помер, — усомнился битюг.

— Смешные вы ребята, — сказал Клим. — Чушки нажрали, а ума нету. Проверьте, дыхалка у него работает или как.

Немного времени он отыграл, но коротышка, возбужденный расправой над турком, не утерпел, молча кинулся на него, целя ножом в горло. Трубкой Клим выбил у него нож, размозжив пальцы. И тут же всей тушей навалился стопудовый Сеня-битюг и сразу начал душить. Клим колотил трубкой по бугристой спине — никакого толку. Косорукая близко глянула в очи. Обмирая от нехватки воздуха, увидел, как открылась дверь и вбежала медсестра и еще какие-то люди в белых халатах…

Октябрь подкатил, похолодало. На ночь Саня Голубев раскочегаривал печку, тепло стояло до утра. Ему сладко спалось в садовой избушке, как прежде нигде не спалось. Пока не начались дожди, бродил по лесам, собирал грибы и ягоды, часами сидел с удочкой на озере. Заново обретал тихую радость первобытного бытия. Время летело незаметно, сыпалось, как песок, сквозь пальцы. В Москву наведывался раз или два в неделю, но к себе на квартиру больше не заглядывал. После того, как исчезла Галка и наехали в больнице на Клима, это было равносильно самоубийству. Он чувствовал, что круг почти замкнулся, но ни о чем не жалел. Как вся братва, Санек не умел заглядывать в будущее, а в прошлом есть что вспомнить. Пожил хорошо, нечего Бога гневить. Деньги, девки, любовь, красивые вещи, жратвы и питья навалом — все было. Так о чем жалеть?

Своих родителей, благо, что оба, и отец и мать, безработные, переправил в Вязьму, к материной сестре. Связь теперь поддерживал только с Таиной. Причем отношения у них складывались любопытные.

Она водила его на длинном поводке, и ему это было приятно. Санек впервые узнал, что такое непререкаемая женская власть. Таина так и сказала: будешь моим рабом — выручу. Не хочешь — подыхай. Он ей поверил. Смешные, нелепые слова в ее устах звучали убедительно. В ее повадке, в манерах, в мерцании глаз таилась неведомая сила, перед которой он пасовал. Она умела повелевать покруче иного пахана — о, да! Санек подозревал, что у нее сдвиг по фазе, но в чем заключалось ее сумасшествие, догадаться не мог. Рассуждала девица вполне здраво. Санек согласился работать на нее вслепую, толком не выяснив, чего она хочет. Торговать зельем? потрошить ларьки? взорвать город? — ничему бы не удивился. Таина расспрашивала о его знакомых пацанах, о Протезисте, но никем не заинтересовалась. Зато когда упомянул Борьку Интернета, так, для смеха, дескать, бывают же у капиталистов приколы, проявила непонятное любопытство и попросила свести ее с ним. Из чего Санек сделал вывод, что она преследует какую-то определенную цель. На вопрос: «Зачем тебе этот дохляк?» получил презрительный ответ: «Почаще смотри на себя в зеркало, супермен».