3. «Забудет город про свои лишенья…» Забудет город про свои лишенья, Оправятся разбитые дома. Вот этот мост — был некогда мишенью, Над площадью — господствовала тьма. И яростные прыгали зенитки, Размахивая вспышками огней. Здесь жизнь людей казалась тоньше нитки, Порвется, только прикоснешься к ней. Здесь сад был в ледяной броне. По краю Его я брел, неся домой еду. А тут я вдруг подумал: умираю. А умереть нельзя. И я дойду. Но майской ночью в бестревожном свете Над медленной скользящею водой Другие люди, может, наши дети, Пройдут своей походкой молодой. Они не вспомнят нас, и будут правы, Поглощены волнением своим. Что ж, на земле мы жили не для славы. Мы гибли, чтоб легко дышалось им. 4. «И мертвые невидимой толпою…» И мертвые невидимой толпою Проникнут тихо в комнату мою. Так жаждущие сходят к водопою. Я их душой своею напою. Они не спросят ни о чем. Иные, Меня не видя, но невдалеке, Обсудят сами трудности земные Друг с другом на беззвучном языке. Те — сквозь меня посмотрят на страницы, Что буду я писать. А этим тут Захочется в досаде отстраниться, А те мне руку тихо подтолкнут. Но все же им не трудно будет рядом Со мной и тем, с кем не имел я встреч Здесь на земле. И тем я буду братом. Мне не чужда и не страшна их речь. 5. «Их оскорбило бы названье — духи…» Их оскорбило бы названье — духи. Мы их живыми в памяти несем, Погибших в Ленинграде с голодухи, Залегших в украинский чернозем, Собой загородивших путь к Поволжью, Врага остановивших на Дону. Что надо им? Чтоб не пятнали ложью Мы ни себя, ни страдную страну. Они за это принимали казни, Чтоб сгинул страх и упразднился гнет. Да расцветет народ и не погаснет, Но умудренный, плечи разогнет. Да будем мы в делах своих не лживы. И это все, что нужно павшим, им, Они пребудут вместе с нами живы, Покуда мы их в мыслях сохраним. 6. «С тобой дружили темная гвоздика…» С тобой дружили темная гвоздика И неприметных фиалок полумгла. О сон мой, хлопотунья Эвридика, И ты среди других ко мне пришла. Как странно верить: ты была женою, Твой голос я улавливал извне. Теперь ты стала кроткой тишиною И добротою, спрятанной во мне. Не воссоздать лицо твое и тело, О, не спеши, повремени еще. Ты невесомой ласточкой слетела И опустилась на мое плечо. Где ж ревность, зависть? — Это клубы дыма, Перенестись нельзя им за межу. О, сколько раз была руководима Душа тобой. И я тебе служу. До самых недр, до самой сердцевины, До тайного тебе я виден дна. И ты одна мои не судишь вины, И счастье мне прощаешь ты одна. 7. «Ночь за окном пустынна и морозна…» Ночь за окном пустынна и морозна. Сквозь ледяной сверкающий ковер Ярка луна. Я засиделся поздно. Закончим с тишиною разговор. Не просто жить. Но разве, плечи сгорбив, Задохся я под грузом трудных лет? Я полон благодарности, не скорби. Я знаю скорбь. Но скорби в сердце нет. Благодарю судьбу я за благие Часы труда, за детский смех вблизи, За голос твой, за руки дорогие, Протянутые мне…Зима, грози, Мороз, крепчай. Я переполнен всеми, Кто с тьмою злобной борется сейчас. И я, как все, — народной нивы семя. И под землей весна разыщет нас. 1943 Царскосельская статуя В эти жестокие дни, В пору, тревогой богатую, Всем привелось пережить Столько нелегких потерь. Время ли припоминать Не человека, а статую, Бронзы холодной кусок Кто пожалеет теперь? Но отчего же мне ты Часто мерещишься, смуглая, В чистой своей наготе На валуне у пруда? Лип драгоценных венцы, Солнце, как зеркало круглое, Блещет сквозь них, А в пруду Так шелковиста вода. Кроткого неба куски И облаков отражения Вытканы ярко на ней. Мостика мрамор упруг. И неумолчной струи Не иссякает движение Из кувшина, что идя Ты обронила из рук. Лоб открывая крутой, Твердой охвачены лентою, Волосы гладко лежат. Лик твой серьезен и тих. Пушкина очаровав, Стала ты ясной легендою. С детства к тебе нас ведет Пушкинский радостный стих. Где ты сейчас? Может быть, Сброшена бомбой фугасною Ты на траву. Иль от пуль Дыры в груди. Иль в плену, Выкраденная, грустишь. И окликаю напрасно я, И не верну я тебя, И на тебя не взгляну. И пересох твой родник. Парк изрубцован траншеями. Вдоль опозоренных зал Ветер бежит по дворцу. И угловато торчат С их оголенными шеями Виселицы вместо лип На одичалом плацу. Девушка, ты среди жертв Кажешься, самою малостью. Ты ведь не вскрикнешь от ран, Кукла — не кровь и не плоть. Сердце, томясь о живых, Гордостью полно и жалостью. Но не могу я тоски И о тебе побороть. Кончится ж эта война. Жизнь нам не будет обузою. В парк воскресающий тот, Верю, вернусь я тогда. Может, ты ждешь? И склонюсь Я перед пушкинской музою. И, изумленный, скажу: — Чудо, не сякнет вода! |
