Канцлер. Слушаюсь, ваше величество.
Император. В остальном же актер весьма импонирует Нам своим сумасбродством.
Канцлер. Настоящий талант, ваше величество.
Император. Крошечное царство этого паршивого комедианта, хотя и вызывает у Нас смех, все же кажется Нам символом Нашей собственной державы, поскольку положение Нашей империи представляется Нам не менее шатким.
Канцлер. Хорошо сказано, ваше величество.
Канцлер хлопает в ладоши, пажи несут носилки с ним к выходу, но император жестом останавливает их.
Император. Что же касается этого бездарного дилетанта из Вены…
Канцлер. Художник Хагельмайер вычеркнут из списка членов Академии, ваше величество.
Император. Это ошибка, канцлер. Смилуйтесь над ним. Как член Императорской академии художеств, он может причинить ущерб только животным.
13. Отречение тетрарха
Рыночная площадь. Входят Книппердоллинк и Юдифь.
Книппердоллинк. Графиня Гильгаль.
Юдифь. Тетрарх?
Книппердоллинк. Ты застала меня, доченька, в очень жалком состоянии; в одной рубашке я шагаю по рыночной площади.
Юдифь. Мой отец не может быть в жалком состоянии.
Книппердоллинк. Может, графиня Гильгаль, может. Я привыкаю к нищете. О, это великое искусство — быть нищим. Я все глубже и глубже постигаю его изысканность, ибо чудеснейшим образом сложилось так, что у нищеты множество разрядов: возможно ли описать, как прекрасны муки голода и жажды, великолепие холода и сырости. Я обнаруживаю все новые и новые чудеса: страшные пропасти отчаянья, болота скорби и моря нужды. Но самое изумительное — это паразиты! Эти чудные клопы, эти изумительные блохи! Хвала Господу, я теперь все время чешусь. (Настораживается.) Что это за меч в моих руках?
Юдифь. Это меч справедливости.
Книппердоллинк. Я целую тебя, меч! Я целую тебя, справедливость! это ведь священный меч, не правда ли, дочь моя?
Юдифь. Да, отец.
Книппердоллинк. Верно! Совершенно верно! Я должен обратить меч справедливости против людей! Но разве я это сделал, дочь моя? Разве я пролил кровь?
Юдифь. Да, отец.
Книппердоллинк. И многих я казнил?
Юдифь. Многих, отец.
Книппердоллинк. Но почему?
Юдифь. Чтобы спасти их бессмертные души.
Книппердоллинк. И я действительно спас их бессмертные души?
Юдифь. Не знаю.
Книппердоллинк. Ты не знаешь, а я — тем более. Что же такое справедливость, графиня, кто вообще справедлив на земном шаре?
Юдифь. Людям не подобает быть справедливыми.
На сцену выходят жители Мюнстера в черных, изодранных одеждах. Лангерман и Фризе вводят мясника.
Книппердоллинк. Мудро! Очень мудро! Слушайте, люди, что говорит моя дочь, графиня Гильгаль! Это вам не подобает! Несправедливость и заблуждение — вот ваша участь, люди. Взгляните на мой окровавленный меч высшего судьи! Анабаптисты, взгляните на людскую справедливость! Она кромсает без разбора, она рубит головы не глядя. Да будь она проклята, людская справедливость!
Фризе. Наместник царя!
Книппердоллинк. Кто вы?
Фризе. Граф де Гильбоа, прежде сапожник Фризе.
Лангерман. Котельщик Лангерман, ныне князь Зихетский.
Фризе. Мы обвиняем виконта де Же-Хиннома.
Книппердоллинк. Обвиняйте.
Вероника фон дер Реке. Он усомнился в доброте Господней перед всем народом.
Книппердоллинк. Выйдите вперед, виконт, содрогнитесь и выйдите вперед.
Мясник. Смилуйтесь, ваше величество, смилуйтесь, тетрарх Галилейский! Я самый обычный честный анабаптист, подобно всем раздавший свое имущество и заведший четырех жен. Смилуйтесь!
Книппердоллинк. Разве вы не великий герцог Бетсайды, что возле Генисаретского озера, тот самый, которого я два дня назад разжаловал в виконты де Же-Хиннома — долины вонючей падали — за сомнение в мудрости Господней?
Мясник. Я, о солнце справедливости, луна милосердия и молния мести.
Книппердоллинк. Вы вновь согрешили, виконт.
Мясник. Лишь одну секунду сомневался я в доброте Господней, благороднейший тетрарх, лишь одну секунду.
Книппердоллинк. Одна грешная секунда — и человек разом теряет надежду на спасение души, виконт.
Мясник. От отчаянья, наместник царя, я согрешил от отчаянья. Так как жители Нового Иерусалима поедают от голода вместо обещанной манны небесной собак, кошек и крыс!
Книппердоллинк. Я вынужден одним мощным ударом отделить вашу мерзкую голову от вашего порочного тела.
Мясник. Тетрарх Галилейский! Дайте мне искупить свой грех. Смилуйтесь! Не хватайтесь за меч, подобно гневу Господню нависающий сейчас надо мной! Просто с радостным сердцем разжалуйте меня, и я буду вполне удовлетворен.
Книппердоллинк. Мне некуда вас больше разжаловать, виконт. Я не могу лишить вас природного аристократизма.
Мясник. Назначьте меня маркизом нужников или шевалье навозной кучи, только не рубите меня мечом, о солнце справедливости.
Книппердоллинк. Вы так низко пали, виконт, что стали самой ничтожной личностью среди анабаптистов.
Мясник. Я это знаю, о тетрарх.
Книппердоллинк. В Писании сказано: «Многие же будут первые последними, и последние первыми». Возьмите меч! Мне достаточно рубашки, нищеты и моей дочери, графини Гильгаль. Я назначаю вас тетрархом Галилейским, наместником царя и верховным судьей анабаптистов.
Мясник (застыв в изумлении). Меня, паршивого виконта долины вонючей падали, вы хотите назначить верховным судьей? Подумайте о моей подлой душе, о моих грешных мыслях.
Книппердоллинк. Кто может быть справедливым? Только первый и последний, Бог или вы, наместник! (Целует его.) Пойдемте, графиня Гильгаль! Я попрошу царя разжаловать меня в виконты де Же-Хиннома.
Вероника фон дер Реке. Я горжусь тем, что я анабаптистка, Генрих.
Мясник. Я стал наместником, анабаптисты! И я жестоко покараю каждого, кто усомнится в справедливости нашего дела. Да здравствует Иоанн Бокельзон, царь Нового Иерусалима, Града Божьего!
14. Царь Бокельзон
Во дворце епископа. Бокельзон восседает на троне.
Бокельзон.
Я только что отменно покушал.
Проглотил множество котлет, антрекотов и кровавых ростбифов.
Мне кажется, что я набил желудок едва ли не всем животным миром.
Он погребен под горами кукурузы, кислой капусты и бобов, а также под целыми коробами салатов,
На которых опять же громоздятся круги сыра,
И все это залито морем шнапса
И океаном пива.
Прошли те голодные годы,
Когда я влачил жалкое существование
На крохотной сцене,
Актер-неудачник, повсюду освистанный
И получавший грошовое жалованье.
Искусством я никогда не мог прокормиться.
Лишь содержание публичного дома
Позволило мне кое-как продержаться.
Теперь меня кормят религия и политика,
Но я попал в ловушку.
Я стал анабаптистом,
Поскольку ничего не добился на профессиональном поприще.
Оказавшись безработным, я преподавал риторику
Пекарям, сапожникам и портным,
У которых царил сумбур в головах.
И, видя, как они своими религиозными идеями,
Словно грязь, взрыхляют мир,
Позволил им наконец развязать войну
И даже вдруг, по наитию, сделался их царем.
Теперь, черт побери, они верят в меня,
Осыпают титулами и смешными званиями,
Просят занимать всевозможные должности.
И разгневанные князья засуетились,
Поскольку пошатнулись устои
Их издавна установленного порядка.
Они путают меня с моими ролями,
Принимают меня за неистового Геракла,
За кровожадного Нерона и угрюмого Тамерлана.
Пока я не вижу выхода и предпочитаю плыть по течению
Туда, куда несет меня моя игра,
Окруженный благочестивыми людьми и жутким хламом.
Участвуют все. И это поистине чудо.
