Монах. Но я могу заранее вычислить траекторию полета пушечного ядра.
Иоганн фон Бюрен. У меня есть швейцарец, приверженец Цвингли, он ставит перед моей пушкой изображения двух швейцарских национальных героев, плюет между ними, а затем направляет дуло вслед за плевком. И еще ни разу не промахнулся. Шаг назад.
Монах. Я умру от голода, если окажется, что моя наука никому не нужна.
Иоганн фон Бюрен. Ты не умрешь с голоду, поскольку будешь повешен. На виселицу для протестантов его.
1-й ландскнехт. Слушаюсь, командир.
Герман фон Менгерссен. Нет, на виселицу для католиков.
2-й ландскнехт. Слушаюсь, младший командир.
Иоганн фон Бюрен. Рыцарь фон Менгерссен, с каким удовольствием я швырнул бы вам перчатку в лицо.
Герман фон Менгерссен. А я бы отрубил вам оставшиеся пальцы на руке.
Иоганн фон Бюрен. Здесь я распоряжаюсь, как старший командир. И лишь от меня зависит, кого и где вешать.
Герман фон Менгерссен. Но не оскорбляя при этом мои религиозные чувства.
Иоганн фон Бюрен. Тогда уходите отсюда.
Герман фон Менгерссен. Рыцарь фон Бюрен! Поскольку мы никак не можем договориться, где повесить монаха, я предлагаю назначить его армейским священником.
Иоганн фон Бюрен. Зачем?
Герман фон Менгерссен. Военачальник! Вы же командуете армией епископа!
Иоганн фон Бюрен. Армейский священник обычно очень дорого обходится.
Герман фон Менгерссен. Но не монах!
Иоганн фон Бюрен. Шаг вперед!
Монах делает шаг вперед.
Иоганн фон Бюрен внимательно рассматривает его.
Иоганн фон Бюрен. Так вот, монашек, ты назначен священником армии епископа без получения жалованья, но с правом участвовать в грабежах.
Монах. Военачальник! Я совершенно не подхожу для этой должности.
Иоганн фон Бюрен. Ступай в лагерь!
Монах. Но я не теолог.
Иоганн фон Бюрен. Шаг назад!
Монах. Я вообще человек неверующий.
Иоганн фон Бюрен. Ничего страшного. Еще сегодня ты выступишь с проповедью перед кавалеристами. Увести!
Монах. Я протестую, я гуманист!
Герман фон Менгерссен. Гуманист! Какой позор, что ему удалось избежать виселицы!
Иоганн фон Бюрен. Ох уж эти вечные разногласия между немцами!
6. Актер становится царем
Во дворце епископа. На клиросе Бокельзон и анабаптистки.
Бокельзон.
Ну что ж!
Так пусть же храмы Фив
Со всеми их богами
На тело мое водрузятся,
И пусть разрушенный город
Погребет меня под своими обломками,
И если городские стены
Будут водружены на мои плечи,
Я все равно не ощущу их тяжести,
И пусть все семь ворот
Провалятся под землю —
Я не согнусь под грузом мирозданья,
А зашвырну его на небеса
И уничтожу их вместе с тобой!
Похоже, я сбил вас с толку, брат Крехтинг. Я исполняю свои прежние роли. Это Сенека[30].
Крехтинг. Брат Бокельзон! Вы, святой человек, пребываете в окружении обнаженных женщин!
Бокельзон. Эти слова делают вам честь, брат Крехтинг. И вам вовсе незачем отворачиваться. Мои будущие жены родом из самых знатных семей империи, и тем не менее они покинули свои дома. Это дочь бургомистра, племянница кардинала, есть среди них и голландка, вон та ядреная девица, шлюха из Лейдена, но теперь она приняла нашу веру, есть также баронесса, имперская фрейлина, а эта пышная блондинка — самая настоящая принцесса фон Трюбхен. Она принадлежит к шахенской линии.
Крехтинг. И вы хотите жениться сразу на шести женщинах?
Бокельзон. И еще на десяти.
Крехтинг. Брат Бокельзон!
Бокельзон. Вы недостаточно последовательный анабаптист, брат Крехтинг. Неужели нам следует ограничиться лишь низвержением власти негодяев в Мюнстере? Разве наш больной христианский мир не стонет тяжко под ярмом противоестественного единобрачия? И не нужно ли нам изменить свое отношение к браку, обратив взор на Ветхий Завет? Разве вы ничего не читали о царе Соломоне? Он завел себе тысячу жен и оказался мудрее всех философов. Я намерен предложить Совету анабаптистов, взяв за образец поведение наших уважаемых предков и руководствуясь словами апостолов, вновь ввести многоженство, дабы по мере сил выполнить заповедь Господню, которая, как известно, гласит: плодитесь и размножайтесь.
Крехтинг. Да вы тогда выставите анабаптистов на посмешище перед всем христианским миром!
Бокельзон.
Но зато к нам еще больше потянется народ!
Лишь смелому, способному дерзнуть
И деяние великое свершить —
Пролить божественную кровь,
Иль впасть в безумие, —
Лишь за ним народ готов
Толпою устремиться
Хоть в черную дыру Тартара.
Тоже Сенека. Нерон. Грандиозный провал в Амстердаме, но все дело в пьесе.
Крехтинг. Но вы остались актером и нашли себе новую роль.
Бокельзон. Роль всей моей жизни, Бернгард Крехтинг. Но ведь и вы подыскали себе новую роль. Вы выдаете себя за бывшего лейтенанта императорской армии, но на самом деле вы — проповедник, изгнанный из Гильдехауза.
Крехтинг. Вы об этом знаете?
Бокельзон. Но я никому ничего не сказал.
Крехтинг. Моя судьба в ваших руках.
Бокельзон. Положитесь на мой актерский инстинкт. Комедия, которую играют вполсилы, всегда оказывается неудачной; в нашу комедию мы обязаны вложить всю душу. Одним ударом — это монолог Прометея, моя самая удачная роль. Я исполнял ее в Лейдене семь раз. Публика неистовствовала…
Одним ударом мощным кулака
Сметаю я древних богов с их мест —
И тирана Юпитера,
И лицемера Аполлона,
И лжеца Плутона,
И похотливую самку Венеру…
Или:
Прилетевшие с отрогов мрачного Кавказа
Стервятники, кровавя клювы,
Терзают мою печень!
Крехтинг. Вы явно мечтаете стать царем Мюнстера.
Бокельзон. Анабаптистам предсказано, что у них будет царь.
Крехтинг. Царь, а не комедиант.
Бокельзон. Вы полагаете? Пусть епископ со своими ландскнехтами окружит Мюнстер, и запертым в его стенах жителям останется лишь голодать и предаваться фантазиям, вот тогда они помажут меня на царство.
Крехтинг. Ландскнехтам вовсе не потребуется окружать Мюнстер, они возьмут его первым же приступом. Ян Маттизон распорядился не применять силу. Армия епископа уже на подступах к Хамму, а стены нашего города все еще в плачевном состоянии.
Бокельзон. Разве вы ничего не знаете о прекрасной Диваре, юной жене старца-пророка?
