— Вот и все, — простонала она и заплакала. — Уйдет ли Мирон? — теперь только это было для нее самым важным. Силы ее иссякли.

Дом горел, доносились крики, треск дерева, гул пламени, но все это ее больше не трогало. Она закрыла глаза. В таком состоянии Лиза сидела до тех пор, пока не услышала голос Саяки. Лиза вздрогнула и подняла голову. У раскрытых дверей погреба стоял Саяки.

— Госпожу Попову ждут на корабле. Прошу, — он подхватил ее за локоть и помог подняться наверх. — Благоразумие — оружие сильных, так говорят умные люди. Печально, что русским этого не понять. Ну что ж, вы сами выбрали дорогу, — проговорил он мягко.

Лиза молча оглянулась и схватилась за сердце. К толпе, собравшейся возле догорающего дома, подходил Усов. На вытянутой руке, он нес кожаную куртку Мирона… Земля поплыла под ее ногами, и она упала бы если бы не Саяки. Он поддержал ее.

— Вы слышите меня, мадам? — говорил ой ей в самое ухо. — Слышите? — Она не ответила. — У нас нет времени искать вам теплую одежду. Впрочем, в царстве теней всякая необходимость в ней теряет смысл.

Лиза, спотыкаясь, пошла на шум волн.

Какой-то офицер осветил фонариком покачивающийся на, волнах катерок, солдат, поддерживающих его веревками. Сильные руки подхватили ее и передали на корму. Луч света скользнул по ногам. Лиза удивилась. Оказывается, она шла в одних чулках. Пятка чулка прорвалась, и белая, как бумага, кожа, потеряла чувствительность. Кто-то усадил Лизу у борта. Конвойные разместились напротив. Саяки вскочил на корму и поднял руку.

Мотор затарахтел, катерок рванулся в темноту и, зарываясь в волнах, запрыгал.

Саяки зажег фонарик, и желтое пятно уперлось в лицо Лизы, пробежало по ногам, остановилось на солдатах, потухло.

— Море — могила храбрых. Это все, чем могу вам помочь, — шепнул Саяки, наклонившись к Лизе.

Она кивнула.

Когда во мраке блеснули огни корабля, он тронул ее руку, пожал. Набежала волна. Саяки навалился на борт. Лиза вскочила, оттолкнулась ногами от борта и вдохнула всей грудью студеную морскую воду…

Полозов потерял счет времени. На дальнем покосе Федот зарыл его в стог сена и, предупредив, чтобы дожидался, ушел. Оставленный кусок хлеба и оленину Полозов съел. Голод, мучил его.

Серый рассвет мутным пятном пробивался сквозь ночь, когда Федот добрался до убежища Полозова. Он принес Ивану лыжи, ружье и узелок с сухарями.

— Что в Оле? Что с Леной? — сразу же спросил Полозов.

— Поторопись, узнаешь все! — Федот показал на лыжи и, подняв воротник, заскользил. Свернул к реке и скатился на лед.

— Куда мы? — нагнал его Полозов.

— До шалашей сенокосчиков, а там решишь. Можно на Буянду, Среднекан, куда захочешь. Тут оставаться нельзя, солдаты.

— Почему решать должен я? — удивился Полозов.

— Тебе быть старшим. Так решили!

— Кто решил?

— Канов, Миколка, я!

— Миколка? Значит его отпустили? А Машу?

— Ее увез в тайгу старик Слепцов. Пропала девка: побили сильно. Миколку и Мирона выпустила из погреба Елизавета Николаевна.

— А где Лиза? — спросил Полозов, все еще ничего не понимая. — Где же она?

— Не знаю! Может, ее уже нет, как и Мирона.

— Да расскажи, черт возьми, толком! — заорал Полозов. — А Леночка? Что слышно о ней?

— Лена-то в Ямске, а стариков взяли.

— Стариков? — Полозов остановился. — Чего же молчишь? Собрать парней, и отбить. Да что мы…

— Пустое говоришь, — оборвал его Федот. — На корабле они, а корабли утром снимаются с якоря… — И Федот коротко рассказал о случившемся в поселке.

Полозов слушал, не поднимая головы.

— Мне, пожалуй, придется ехать в Ямск! — сказал он тихо. — Лена одна.

— Попасть туда невозможно, там тоже белые. — Федот сел на лед и стал разуваться. — Снимай-ка унты, пока темно, перебредем по перекату, запутаем следы и в тайгу двинем.

Полозов стоял и глядел на прозрачные струи воды. Ветер, поднимая воротник шубы, обсыпал крупой, как бы торопил. Федот уже брел по воде, высоко задирая голые ноги. А Полозов все стоял и убито тормошил в руках снятую с головы шапку. Впервые он плакал после смерти матери.

Был март, а морозы не отпускали. Над рекой висела молочная пелена, дымились наледи и густили белую мглу. Диск солнца тонул за сопками. Выцветал багрянец неба, и тайгу наполняла серая ночь.

За небольшим оленьим стадом устало тащились две упряжки. На передних нартах с тюками сидел пожилой якут и покрикивал на оленей, опасливо оглядываясь. На второй упряжке в овчинных тулупах сидели два солдата. Основной бочкаревский отряд проехал дальше в тайгу. Усов с напарником сопровождали реквизированную пушнину в Олу.

— Тут нам с тобой, Басов, надо глядеть да глядеть. А то как бы Ванька Полозов с ватагой не оглоушил, — выглянул из воротника Усов.

— А ты молодец видать на одних овец, — засмеялся Басов… — Нужен ты ему.

— Вот те крест. Намедни опять напал на целый отряд между Олой и Тауйском. Забрал все добро, сатана. Чистый разбойник!

— Так то на побережье, а не в тайге. Пошлют солдат и выловят.

— Попробуй вылови, ежели их до лешего. Все на лыжах, все с винтовками, да и мечутся, как оглашенные, с одного края в другой. А кого посылать? Дел невпроворот. И мясо надо, и ясак опять же. А сколь у нас войска-то? — Усов потер нос, щеки, выругался и сплюнул на снег.

— А куда это, — Басов сощурился, — ротмистр послал корейцев?

— Золото искать. И я хотел с ними, да не пустил, идол, — живо отозвался Усов. — Какой нажиток в нашей службе-то? Живота не жалеешь, вон как стараешься, а для кого? Я ведь добровольно служу. Отцу хотел досадить, сквалыга он ненасытный…

— А я по мобилизации. Муторно мне все это, — вздохнул Басов.

— Нешто сигануть норовишь? — моментально насторожился Усов.

— Тебе только скажи…

— Не, не выдам, — засмеялся Усов. — Сам без мала решился, да поколе зима, негоже. Куда сунешься?

— К Яныгину. Ты же у него служил, — предложил Басов.

— Охотник он, да и блатной. С таким в острог угодишь. Зверь он. Как-то захватили мы живьем тридцать пять большевиков. Яныгин приказывает мне: «Соединяй их прямым проводом с Кремлем».

— По телеграфу, что ль? — недоверчиво покосился Басов.

— Ничего себе — телеграф! — захохотал Усов. — Располоснули брюхо, вытянули кишки да на стенку на гвоздь. Вот тебе и прямой провод. Я ушел от Яныгина. Неспокойное дело. Вдруг опосля вспомнят?

Басов ничего не ответил и отодвинулся.

Поблек закат, туман поплыл вверх и запеленал небо.

Где-то далеко послышались голоса, но шуршание снега и скрип полозьев притушили звуки. Якут прикрикнул на оленей.

Заторопил свою упряжку и Усов:

— Ну-кося чесанем…

Но тут неожиданно грянули выстрелы. Олени испуганно рванулись. Навстречу им бежали вооруженные люди. Они мигом остановили обе упряжки.

— Ага-а, убивец! — налетел на Усова бородач с дубинкой. — Вот тебе, пес смердный, — приговаривал он, колотя солдата по голове и по спине.

Усов втягивал голову в тулуп, стараясь уклониться от ударов.

— Подожди! — подбежал к Канову Полозов и, отстранив его, толкнул Усова ногой. — Ты, кажется, хоронить меня собирался? А ну, рассказывай, подлец, кто убил Елизавету Николаевну? Ну-у?

Усов, озираясь, что-то мычал. Полозов поднял его за воротник.

— Вот крест, не я! Сама утопилась, ей-богу! — перекрестил Усов щепотью лоб. — Да ты чаво? Ведь вызволил я тогда тебя. Без мала догнал. Пальнул бы, да расхотелось. А ты эвон… — бормотал он, размазывая по лицу слезы.

Полозов с отвращением толкнул его и поднял ружье.

— Молодой я, малоумный! Бей вдосыть, жизнь оставь!.. — заголосил Усов и бросился к ногам Полозова.

— Не гоже так, сыне! — отвел ствол ружья Канов. — Воздать надобно, но советом всех.

— Да-да. Ты прав, старина, — опомнился Полозов и ударил себя в грудь. — Душа, черт ее раздери! Не могу видеть! Не только Мирона и Лизу — не пожалели и стариков. Пусть сам Федот за отца…