— Ладно! А зачем же опять‑то совать сюда? И есть ли выгода? Кто ее там заменил? — указала Наталья на Клаву.

— Практикантка из ФЗУ, — спокойно сообщила Клава. — Мной же и подготовлена. Хорошо справляется. И в отпуск пойду в сентябре — за меня будет работать. Потом уедет по назначению в Камышин.

— Не думай, что все делается с бухты‑барахты, — знающе подхватил Василий. — Вот через четыре дня нашу фабрику остановят на чистку котлов. Гулять мы не будем ту нейтральную неделю: все отправимся в Минино. Тоже на уборочную.

Наталья зло дивилась, что он, будучи всегда букой наедине с ней, вдруг пустился при постороннем человеке в назидательные рассуждения. Откуда и слов набрался таких — «нейтральную»? Все был вроде лаптем шит…

А Клава одобрила Василия:

— Вы правы: любое упущение не в наших интересах. Кстати, девушка, что работает на моих станках, деревенская. Из Сусанинского района. Проворная да толковая. Далеко пойдет.

— Знамо, — согласилась Наталья. — Выйдет замуж — сразу получит квартиру. Теперь молодым все в первую очередь. И участок дадут под сад. У меня сестра в Коврове. С ней и мама живет. Я ездила к ним в мае. Нагляделась из поезда на сады‑то круг городов. Сколько цвету было на яблонях да на вишнях. Точно в пене утонули домушки. По самую крышу. А промеж деревьев ягодники. Круглый год не приедают варенья у кого сады‑то. Что те прежние господа.

Клава засмеялась:

— Вот уж неверно: прежние господа пользовались готовым, а эти трудятся по летам столько, что на сон не хватает времени. Их на свежий воздух тянет из цехов да учреждений. Им, хотите знать, не так дорого варенье, как дело рук своих, свой зеленый уголок. Чем судить о них огульно, надо сначала пересмотреть себя.

Наталья потерялась и скуксилась над стаканом. А Клава как ни в чем не бывало спросила Василия:

— Куда идет ваш картон?

— Мало ли у нас заказчиков, — с солидностью, свойственной разве хозяину, ответил Василий. — Берут на выделку фибры, на поднаряд во всякие пошивочные и обувные… ну и на упаковку тоже… В прошлом году много отправили его в типографию для переплета книг. — Вдруг он точно встрепенулся: — А цевки‑то да шпули на вашей фабрике!.. Все из него же, из нашего картона.

Последнее сообщение произвело на Клаву такое впечатление, словно у нее с Василием неожиданно объявилась как бы близкая родня. В душевной приподнятости, передавшейся ей от Василия, она пояснила в свою очередь:

— А раньше их делали из дерева.

— То раньше, — аппетитно уписывая пирог, усмехнулся Василий, — а теперь из дерева‑то уж приноровились спирт гнать и резину вырабатывать. Взять тот же картон. При нынешней технике из него даже пушку сделаешь. Будет стрелять и не разорвется.

Наталья дивилась прыти мужа. Как она ни верховодила им и как он ни потрафлял ей во всем, но уж и не упомнить, когда он был с ней так словоохотлив, как вот с этой, почти девчонкой, впервые очутившейся за их столом. Наталью задевало дружелюбное расположение друг к другу Василия и Клавы. С увлечением толкуя между собой, они в то же время отменно, что на пирушке, ели и пили и на Наталью не обращали внимания. Наталья едко осмеяла их про себя: «Слетелись фабричные сороки — теперь прострекочут, пока вода в самоваре…» Но осеклась и едва не закусила просунутую в рот ложку с вареньем: ведь с Василием и колхозники были приветливы, тогда как с ней держались отчужденно и при встречах лишь ответно кланялись, не обронив ни словечка, точно она их обворовала. Наталья опустила ложку в чашку с чаем и сникла в подавленном раздумье. А Василий с Клавой продолжали рассуждать о том, в чем они участвовали повседневно, что оправдывало их во мнении людей и почетно утверждало в жизни.

— Вашу фабрику, наверно, будут расширять? — выразила Клава свое предположение.

Василий на мгновение задумался и так обтер забранный в руку подбородок, что плотная, зольно‑серая щетина издала под пальцами сухой шелест.

— Хлопотали о том, да вышло побоку. Наша фабрика старинная, построена еще помещиком. После революции ее раза два закрывали и опять пускали. Хоть и переделывали в ней кое‑что, да толку мало. До сих пор приходится копаться наполовину вручную. Оно не так уж ломко, а канительно и делу тормоз. Скоро через наш район закончат прокладку железной дороги до главного пути. Близ стыка‑то как раз намечено построить комбинат, который будет выпускать не только картон, а и фибру, и особые плиты для изготовления мебели. К нему удешевится подвоз всякого сырья. И лес не надо переводить на дрова, как валили мы его по округе для фабрики. Сплавляли поленьями. Топляком вымощено все дно реки. А уж ошмотьев спускаем в нее с барабанов — ни белья выполоскать в воде, ни скотине напиться. Прибыток от нашей фабрики почти не покрывает урона. Через то и намечено нарушить ее.

— А как же фонд? — спросила Клава Василия про что‑то непонятное для Натальи.

— Оборудованье, надо думать, вывезут. Может, не все. А корпус, гараж и складские помещения передадут колхозу. Здесь будет центральная усадьба. Нам, фабричным, не миновать выбора: или подавайся со всеми манатками к тому комбинату, или оставайся тут. Лично я не горюю: готов куда хошь. Самосвалу везде добро пожаловать!

Василий рассмеялся с подкумырки над собой. Клава тоже невольно улыбнулась. А Наталья даже сконфузилась, обескураженная бойкой развязностью мужа. Вместе с тем она была озадачена сообщением Василия о предстоящих переменах в скором будущем, о чем он почему‑то словечком не обмолвился наедине с ней, а перед чужой открылся во всем. Наталья невольно заключила, что ему уж надоело постоянно пререкаться с ней. Ею овладело ревнивое томление при мысли об утрате сердечности к ней мужа. Оно не улеглось в ней до конца затянувшегося чаепития. Провожая Клаву в сени на покой, она обходилась с ней гораздо сдержаннее: как‑то неловко да и не к чему было теперь корыстно угождать и любезничать.

— Вот я вам постлала, — остановилась она перед уцелевшей с давности, что полати, широкой деревянной кроватью с парой подушек и пестрым лоскутным одеялом сверху тюфяка, толсто набитого сухим мхом. — Тут вольготно. Хоть вдоль, хоть поперек ложись — вся уберешься. — И невзначай пошутила: — И вскинешься во сне, так не слетишь на пол.

— Спасибо, — весело поблагодарила ее Клава и перевела взгляд с кровати на стоящий неподалеку щербатый стол, на котором приятно блестели голубой краской два ведра с водой, казавшейся при свете лампы густой и темной, как смола. Глядя на стол, Клава на мгновение озабоченно задумалась, затем обратилась к Наталье: — Я посижу немного при свете? — кивнула на висевшую под потолком электрическую лампочку. Вокруг лампочки порхала и билась в нее моль.

— Пожалуйста! — запросто разрешила Наталья. — Хоть всю ночь. Нам не в помеху: дверь я затворю.

Свет в избе она выключила еще как прошла в сени. А когда вернулась и затворила за собой дверь, полных потемок здесь не было: неяркое излучение от ущербленного месяца проникало между веток цветов на окнах и так пятнало холстинные подстилки на полу, словно накидали на них светящихся гнилушек. Василий разобрал постель и в одном белье сидел на кровати, похожий на привидение. То, что он еще не улегся, дало повод Наталье заключить, что ему, должно быть, о чем‑то хочется переговорить с ней. И верно: едва она начала распускать волосы, кладя шпильки на комод, как Василий кашлянул и просительно обмолвился:

— Сполосни‑ка завтра медогонку да припаси какую‑нибудь посудину: приду с работы — примусь выкачивать из магазинов. Не всегда в эту пору бывает взяток, а нынче задарили нас пчелы…

— Ладно, — обещала Наталья, довольная предстоящей прибавкой к удачному за лето медосбору. Вместе с тем ее занимало, зачем понадобилось сидеть Клаве только что унесшей из кухни в сени свой чемодан. Уже раздевшись, Наталья не утерпела, отправилась проведать Клаву. Еще из растворенных дверей она увидела ее, склонившуюся за столом над книгой. Хотя Клава обернулась к Наталье, но Наталья прошла к столу, точно через тихий зал во время заседания, на цыпочках и встала, улыбаясь и в нервном подрагивании крепко сжав на груди руки, над которыми приподнялась под рубашкой ядреная благодать бабьих телес.