— Да, — утвердительно кивнула постоялка, вытаскивая из темных спутавшихся волос гребенку. — Сухого сена осталось копен тридцать. Мы настояли все пометать в стог. Кто знает, какая погода будет завтра. А бригадиру хочется с утра взять часть людей на засыпку зерна, чтобы отвезти его на приемный пункт. К чему же связывать себя, упускать из‑за сена лишний день? Сейчас такая пора, что здесь тоже надо работать с полной нагрузкой, как на производстве.

— Точно! — живо подхватил Василий. — Они еще никак не привыкнут к чередной дисциплине. И я не дал бы уйти от дела.

— Отстань‑ка ты с собой‑то! — оборвала его Наталья. — Цыплят не выгнать из огорода, а «я, я»!.. — И мягко обратилась к постоялке: — Значит, вы с производства?

— Я работаю на льнокомбинате ткачихой.

— Так, так, — согласно подхватила Наталья. — Мы тоже фабричные. — И указала на мужа: — Василий у меня двенадцатый год ходит на фабрику.

— Сказывал бригадир.

Эти слова были произнесены постоялкой без всякого оттенка, но Наталью так и передернуло от них: она не могла не заподозрить бригадира в жалобе на нее. Ставя на стол чайную посуду, она украдкой посматривала на постоялку, которая как ни в чем не бывало тесемочкой перевязывала волосы пониже затылка. Перевязанные волосы заканчивались куцым пучком не длиннее малярной кисти. Судя по нему, постоялка не увлекалась модной стрижкой и завивкой. «Худа, а, пожалуй, не девица», — заключила Наталья и стала выяснять исподволь:

— У вас квартира в городе‑то, аль свой дом?

— Квартира.

— Не одна ли живешь?

— Нет, с мамой. Да сын у меня постарше года. А муж служит во флоте.

— Вон что, вон что. Наш Валерий тоже в части.

Удовлетворенная тем, что вызнала, Наталья не переставала выведывать постоялку. Сходив в подклеть за малосольными огурцами, она с миской в руках остановилась перед постоялкой и сердобольно вздохнула:

— Ну‑ка, пришлось вам оставить ребенка! Куда это годится?

Но постоялка не тронулась ее сочувствием и оправдательно возразила:

— Мой Славик совсем самостоятельный. Днем он в яслях, а вечером с бабушкой. Он привык к ней больше, чем ко мне. Я постоянно занята, мало бываю дома.

— Знамо… да ежели партейная.

— Пока еще комсомолка, — скромно улыбнулась постоялка.

— С куртяжа и на дерево легче влезти, — наставительно намекнула Наталья и по ходу разговора еще польстила: — Позавидуешь вам, молодым: везде успеваете.

Пока Василий водружал на стол ведерный самовар и заваривал чай, а Наталья хлопотала со всякой снедью, постоялка осмотрела обстановку. Не шифоньер, отражавший лакированным корпусом бледный свет из всех окон, не радиоприемник «Родина» на комоде, не в углу на подстолье телевизор с малым экраном, не семейные фотографии на сером картонном листе, вставленном в сосновую, морилкой выкрашенную раму, не прочие предметы и вещи в избе, а лишь настенный коврик над высоко застланной никелированной кроватью привлек ее внимание. На коврике муслином по холсту были вышиты три козы на водопое. При резко наложенных оттенках белые фигуры животных выпукло выделялись на фоне травы и кустов; сломанное отражение их в воде веселило взор.

— Долго ли вы работали над этим ковриком? — поинтересовалась постоялка, обернувшись к резавшей пирог Наталье.

Наталья смутилась: рассказал‑таки бригадир о ее пристрастии.

— Уж и не упомню, право, — подошла она к кровати и вместе с постоялкой смотрела на коврик. — Как доводилось. Больше зимой.

Василий, тоже было задетый любопытством, при словах жены отвратил взгляд от коврика и, насупившись, сел на стул: Наталья солгала, коврик она вышивала не зимой, а в два последних месяца.

— Я очень люблю это! — кивнув на коврик, с горячей искренностью призналась постоялка Наталье. — По мне, нет лучше занятия для отдыха. Я даже в обеденный перерыв чуточку, да повышиваю. Нынче весной участвовала на общегородской выставке прикладного искусства. Меня премировали за небольшое панно полным собранием сочинений Горького.

— Да неужели! — обрадованно изумилась Наталья не только признанию и успеху постоялки, но и доверчивости, которую постоялка неожиданно проявила к ней. — Тоже по набивке вышивали? — спросила она, имея в виду собственный способ.

— На выставке больше отмечали творческие работы, своего образца. Моя должна признаться, была выполнена не целиком самостоятельно: рисунок я наносила через копировку с эскиза двоюродного брата, художника, Он работает оформителем в фонде. Позавчера он тоже уехал в Павинский район на уборочную.

— Неужто и художников посылают? — невероятным показалось Наталье.

— А как же? — улыбнулась постоялка. — Хлеб‑то мы все едим.

— В том и загвоздка, — присовокупил и Василий. — Он без рук, без ног к нам не пожалует. Их ему надо приделывать…

Эти высказывания укололи Наталью. Широкоскулое румяное лицо ее еще ярче налилось краснотой. Она поспешила к столу и, не глядя на постоялку, сделала загребающий жест рукой.

— Давайте‑ка чай пить. Как вас звать‑то?

— Клава.

— Садитесь, Клава, — указала Наталья на стул по другую сторону стола, чтобы самой самоваром заслониться от постоялки.

Усаживаясь, Клава окинула взглядом стол, на котором было всего в избытке: блюдо винегрета, полные меда и варенья стеклянные банки из‑под фруктовых консервов, пшеничный пирог с рисом и яйцами и самая громоздкая на столе новая железная «облитая» посудина с сахаром и круглыми конфетами — «шрапнелью» — та самая, что употребляется под детский стул. При виде ее Клава едва не рассмеялась; чувство стеснительности и неловкости за чужим столом как‑то сразу исчезло.

— Вы точно на свадьбу, чего‑чего не наготовили, — из‑за самовара взглянула она на разливавшую чай хозяйку.

— Кушайте! — с пылкой любезностью отозвалась Наталья. — Тут уж заместо ужина. Варева сегодня нет. Каша… так засохла: далеко засунула. Вот завтра вкусное состряпаю: бригадир петушка для вас принес.

— Что значит — для меня? — возразила Клава. — Одинаково и для вас: в людях не едят наособицу.

— А иным приходится, — заявила Наталья, скособоченно высунувшись из‑за самовара. — Я вот мясного боюсь, как пороху: меня с него сразу погонит… Я еще с девчонок печенкой маюсь.

Василий даже вздохнул при виде, как жена, лицемерно жалуясь, подхватила плотный живот. В стыдобе за нее он на момент растерялся, отложил только что разломленный пирог, ни с того ни с сего потянулся за сахаром и звучно откусил от крепкого куска. В полупотемках сверкнул у него во рту голубой огонь. Смущение и досада несколько разрядились, после того как он отхлебнул из блюдечка.

— Как у вас с планом‑то? — обратился он к Клаве с производственным вопросом, чтобы отвлечь ее внимание от претивших ему самооправданий жены.

Клава быстро обернулась к нему.

— Нормально. Выполняем даже с превышением. Наш комбинат переоборудован заново. Все на потоке: от сортировки сырья до выделки тканей.

— Это хорошо, — одобрил Василий. — Мы тоже жмем. Летом нам главнее всего урвать время, пока позволяет дорога. До шоссейки от нашей фабрики восемь километров. И все лесом. Вот начнется осень — и машины в гараж: в здешнюю грязь уж не суйся. Опять же и весной не вдруг выедешь, да и зимой зачастую препятствуют заносы. И бывает, получается так: ни макулатуры завезти, ни товар отправить…

— Ай‑ай, — в удивлении и сочувствии покачала головой Клава.

— Из‑за себя маются, — встряла в разговор Наталья. — Только подсыпают дорогу, не могут выложить мостовой. Быть камня нет.

— Камень‑то есть, да денег‑то нет, — сурово оспорил ее Василий. — Не раз запрашивали министерство и посылали смету — сулилось утвердить. А третьего дня получаем предписанье: «Стройте силами своей общественности». У нас‑де сельская местность…

Наталья всплеснула руками:

— Упреждали бы раньче, чем водить за нос! Какой теперь народ в сельской местности? Столько сдернуто в города да куда ни на есть…

— Никого не сдергивали, — неожиданно осадил ее Василий. — Сами уехали. И тебе не препятственно, определяйся где желательно.