Санька обрадовался, подбежал к парню. Тот потрепал его дружески по плечу.

— Ну, как живешь, пограничник? Какие новости на нашей заставе?

— Скоро тетя Маша Горностаева с сыном приедут. Послезавтра будут инспекторские стрельбы. Вот он приехал в гости — сын Сергея Ивановича, — радостной скороговоркой выпалил Санька пограничные новости и закончил со вздохом: — А еще «Скорая помощь» к Ефросинье Никитичне приезжала. Сейчас вот с Костей бегали за лекарством.

— А что с ней? — встревоженно спросил парень. — Вроде бы крепкая она.

— Прочитала телеграмму насчет приезда тети Маши — плакать начала, упала и чуть не разбилась.

— Вижу, Саня, медик из тебя совсем никудышный! — парень шутливо взъерошил Санькины волосы. — Скажи отцу, после работы забегу сегодня.

К строящемуся дому подъехал грузовик с бидонами краски.

Теперь парню было не до ребят, и Санька с Костей направились своей дорогой. Они еще долго слышали горячий спор между парнем и снабженцем.

Хоть и недолго разговаривали ребята с парнем, но все равно какие-то минуты были потеряны. И как раз именно из-за этих потерянных минут могло произойти с больной Ефросиньей Никитичной что-то непоправимое. И, чтобы наверстать упущенное время, ребята, не сговариваясь, пошли скорым шагом, временами переходя на бег.

— Эх, жалко, что ты еще не натренировался бегать на длинные дистанции, а то бы мы сейчас рванули! — горевал Санька.

Костя вздохнул и виновато предложил:

— Может, ты один побежишь?

— Так ведь ты дороги не найдешь!

— Не найду, — согласился Костя и мысленно дал себе клятву тренироваться каждое утро. Вот тренировался бы раньше — как пригодилось бы сейчас это!

Долго бы еще донимал себя Костя клятвами и упреками, если бы не повстречалась им повозка, на которой ехал старшина заставы. На Санькин вопрос — как там с Ефросиньей Никитичной? — старшина весело ответил:

— А уже возле дома ходит… Просила клюквенного морсу достать.

Ребята вздохнули с облегчением: значит, она и в самом деле начала поправляться и теперь можно было не спешить. Можно было даже остановиться возле ларька — полакомиться мороженым. И ребята остановились и купили себе по вафельному стаканчику.

Сели невдалеке на согретый солнцем камень, и Санька стал рассказывать про парня, встретившегося им возле новостройки: он три года служил на горностаевской заставе, прошлой осенью демобилизовался и теперь работает маляром.

— Он с нами в автобусе ехал, — сообщил Костя. — И с ним какая-то девушка была.

— Беленькая?

— Ага.

— Ну так это Надя. Работает с ним вместе. Из-за нее он и остался здесь и не поехал в свою Новгородскую область. Солдаты говорят, что родители шум подымали в письмах. А он все равно остался. Мама говорит: она его цепями приковала. Придумала, конечно. Как же можно человека приковать цепями?..

Приняв от ребят лекарства, Ефросинья Никитична завернула их в тряпочку, а к тряпочке примотала ниткой бумажку, на которой написала крупными буквами: «От галавы».

— К чему зря добро переводить? Голова моя и без порошков да пилюль на поправку пошла. А когда разболится, тогда и за лекарства возьмусь, и не надо будет врачей беспокоить, — сказала она и дала ребятам по конфетке в пестрой обертке. — Побалуйтесь сладеньким.

— Сергея Трубникова видели, — сообщил Санька.

— Вон как! — обрадовалась Ефросинья Никитична. — Наверно, в новом доме малярничает?

— Ага.

— Ничего не говорил про свадьбу?

— Про вас спрашивал, а про свадьбу ничего не сказал, потому что в это время краску привезли.

— Не сказал — и ладно. Стало быть, нечего еще говорить. Небось не забудет пригласить-то… Ну ладно, пареньки, бегите по своим делам…

А дел у ребят было не так уж и мало. После обеда одни кролики отнимали не меньше двух часов: пока убираешь в клетках да пока припасаешь им траву и другой корм, — глядишь, уже и вечер подкатил. А теперь новая работа прибавилась — сборка радиоприемника. И со всеми этими делами ребята должны были управляться до половины одиннадцатого — точно в это время Нина Васильевна загоняла приятелей в постели. И тут что ни придумывай и как ни отговаривайся — она все равно настаивала на своем.

— Смолоду привыкайте, мальчики, к твердому порядку. Это вам потом очень пригодится в жизни, — говорила она.

Костя был уверен, что из Нины Васильевны вполне бы мог получиться настоящий начальник заставы — куда строже самого майора Чистова и его заместителей.

Утром, да и днем, ребята не очень экономили время, а уж под вечер дорожили каждой минутой. И эти минуты почему-то казались чуть ли не секундами — летели так, как будто кто-то недобрый подгонял их, да еще и укорачивал вдобавок…

На втором этаже заставы была небольшая комната, которая называлась хозяйственной. Там стоял длинный узкий стол. Здесь пограничники приводили в порядок свою одежду: гладили брюки и гимнастерки, пришивали белоснежные подворотнички, доводили до солнечного блеска медные пуговицы, проявляли фотопленки и печатали снимки.

Сейчас хозяйственная комната стала временным жильем Сергея Ивановича — Костиного отца.

А теперь у этой комнаты появилось третье назначение: по вечерам она превращалась в Костину мастерскую. Отец на это время уходил в канцелярию или отправлялся на берег реки размышлять о своих сочинительских делах.

О том, что здесь Костя собирает приемник, знали только Сергей Иванович да Санька. Сегодня пришлось открыть эту тайну еще одному человеку — ефрейтору Кузнецову, который до армии работал радиотехником-сборщиком на заводе. Здесь, на заставе, Кузнецов отвечал за внутреннюю связь и сигнализацию…

Еще по дороге сюда Костя чувствовал какую-то смутную тревогу. Она постепенно переходила в уверенность, что он забыл дома что-то очень нужное. А что именно — как ни бился, не мог припомнить. И вот теперь, когда разложил на столе все свое радиохозяйство, — сердито шлепнул себя ладонью по голове:

— Электропаяльник оставил дома!

— Как же так? А без паяльника нельзя? — осторожно справился Санька.

— Что ты! — с досадой возразил Костя. — Это самый главный инструмент!

Вид у Кости был такой растерянный, что и Санька загоревал.

— Есть выход! — вдруг воскликнул он. — Паяльник можно попросить у Кузнецова.

— Побежали скорей! — подхватил Костя.

Ефрейтор Кузнецов только что вернулся из наряда, и по распорядку дня ему полагался отдых.

Санька с Костей слетели по лестнице в нижнюю — первую солдатскую казарму. Кузнецов, позевывая, раздевался — собирался спать. Это был высокий рыжеватый парень с хитрыми глазами.

— Вам? Паяльник? — спросил он, выслушав Санькину просьбу. — Для чего же это он вам понадобился? Если ломать, так для этого можно подыскать отбросы из утильсырья. Могу указать адрес. А паяльник — это, друзья, военное имущество.

На улице еще светило солнце. Но в казарме стоял полумрак: все окна были завешаны плотными шторами. В дальнем конце казармы кто-то сонно посапывал… Кузнецов плотно прижал палец к губам — предостерегал, чтобы не разговаривали громко. Хотя, сказать по правде, предостерегать ему надо было самого себя.

— Тихо, ребята! — сказал он свистящим шепотом. А закончил в полный голос: — Не могу я вам дать паяльник.

И Косте пришлось открыть свою тайну.

Через минуту Кузнецов уже был одет, а через другую — читал в хозяйственной комнате схему будущего радиоприемника.

— Тут уже кое-где карандашом нацарапано, — покачал он головой и спросил строго: — Ты что — уже собирал по этой схеме?

Костя кивнул согласно.

— И работает? — спросил Кузнецов.

Костя опять кивнул.

— Смотри ты, какая шустрая пошла молодежь!.. Я в твои годы умел только девочек за косички дергать. Значит, тут у тебя кое-что варит. — Кузнецов легонько ткнул себя пальцем в лоб. — Это хорошо, когда варит. А вот с карандашом елозить по схеме — это, дружок, никуда не годится! Запомни на всякий случай. Настоящий мастер должен работать чистенько и опрятно.