Фаи и Бутлер не покладая рук трудились в Пожони и в Вене отыскивая могущественных патронов, чье влияние на попов можно было бы кинуть на чашу весов, чтобы выиграть процесс. Не теряли времени и Дёри со своей дочерью. Мария объехала почти всех эрцгерцогов, и придворный Солчани, лицо для того времени весьма осведомленное, писал, что «не было тогда ни одного известного или могущественного человека, который не ввязался бы в знаменитый и странный процесс, и некоторые при этом (добавляет он в скобках) запятнали себя».

Никогда еще не было столь благоприятной почвы для протекций, как в те годы (хотя венгерский климат и в иные времена не очень к ним суров). У эгерского архиепископа не было другой заботы, как найти влиятельных покровителей, которые помогли бы ему занять место архиепископа эстергомского, освободившееся после смерти герцога-примаса * Амбруша (хотя в ту пору его резиденция находилась в Надьсомбате). Что касается эгерских каноников, то и они жили мечтами о том, как бы получить назначение на одну из вакантных должностей епископа.

Поэтому ничто не могло так обрадовать и ублажить его преосвященство архиепископа барона Иштвана Фишера, как предложения нескольких влиятельных особ помочь ему получить сан герцога-примаса. Архиепископу стали вдруг слать несчетное количество писем как от приверженцев той, так и другой стороны. До чего все же хорошо, когда столько людей заботятся о тебе! Уважаемые господа каноники тоже могли быть довольны потому что и их не обошли высокопоставленные особы своими посланиями, обнадеживая относительно возможного получения той или иной епархии. Такие обещания, как пастушечьи костры, сразу осветили каноникам путь, помогая пробираться, сквозь темный лес бумаг, показаний и аргументов.

Вначале все это очень нравилось и архиепископу и каноникам, но по прошествии определенного времени положение стало нестерпимым, потому что одни обещали помочь, в случае если брак Бутлера с Марией Дёри будет расторгнут, другие же — лишь на том условии, что брак останется в силе.

Так что архиепископ и каноники, приходя в отличное расположение духа после нескольких бокалов красного, говаривали: «Хорошо, когда у тебя повсюду есть друзья». Но, будучи в дурном настроении, они со вздохом заявляли: «Ах, сколько у нас врагов!»

Наконец письма, эстафеты, а нередко и дворцовые фельдъегеря с посланиями, полными то угроз, то обещаний, так запутали архиепископа, что он не выдержал и однажды с горечью воскликнул:

— Если этот процесс еще затянется, я попаду в дом умалишенных.

Разумеется, процесс затянулся, потому что и адвокатам нужно было показать все свои знания. По мнению наивной публики, похожему на суждение водяного клопа о деревьях, могучие стволы судебного решения должны опираться на силлогизмы адвокатов, на их остроумно отточенные аргументы — эти тонкие, слабенькие веточки. И долго еще в четырех комитатах вспоминали, что адвокат Сюч сказал то-то и то-то, или хвалили адвоката, нанятого Дёри, который сильно подорвал доверие к показаниям Видонки, заявив, что он просто подкуплен Бутлерами. А явствует это из того, что обыкновенный столяр получает от них (что подтверждается представленными документами) такое же жалованье, как два вице-губернатора вместе, хотя за все время он сделал в имении графа одну лишь скамеечку для коровниц, стоившую, таким образом, дороже, чем в иных странах королевский трон… Из этого делали вывод, что адвокат Дёри лучше бутлеровского Сюча. А ведь от Бутлера, говорили, можно было ожидать, что он выставит адвокатом какого-нибудь новоявленного Демосфена. И в этом не было бы ничего удивительного, потому что Бутлер вполне мог бы в целях красноречия класть ему в рот вместо простых камешков золотые.

Наконец препирательства адвокатов закончились, и в один холодный январский день суд каноников собрался на последнее заседание и тайно, при закрытых дверях, вынес решение.

Три каноника голосовали за расторжение брака, три — против. Но кто был при этом «за», кто «против» — для любопытных так и осталось неизвестным.

Рассказывают, что председательствующий, узнав о разделении голосов, несколько мгновений колебался; от волнения у него пот выступил на лбу, а затем он взял понюшку табака из табакерки и сдавленным голосом произнес:

— Учитывая, что голоса разделились, я во имя отца, сына и святого духа и согласно обычаям церкви присоединяюсь к тем, кто голосовал за сохранение брачных уз.

Таким образом, суд каноников объявил брак Бутлера и Марии Дёри законным. Это был конец.

А мир продолжал существовать и дальше. Зимнее солнце, как и прежде, смеясь заглядывало в окна. Не случилось и землетрясения, которое во имя справедливости должно было разрушить дворец; не выскочили из рам древние епископы, портреты которых украшали стены. Ничто не шелохнулось, словно и бога не было на небесах. Только студенты-юристы, узнав о решении суда, ночью выбили окна у каноников — как у тех, что голосовали против, так и у тех, что были за расторжение брака.

А пока в домах каноников звенели разбитые стекла и в комнаты падали камни и тухлые яйца, во дворце архиепископа царила безмятежная тишина. Архиепископ сладко спал на белоснежных подушках и видел радужные сны.

Ему снилось, что с неба спустилась белка с короной на голове, запряженная в маленькую золотую повозку с красной упряжью. Колеса тележки быстро вращались в молочно-белом воздухе, но казалось, что это совсем не воздух, а крутой склон горы, и что белка катится в бездну с головокружительной высоты. Мимо пролетали два белых голубя, но повозка сбила их, и птицы упали вниз с переломанными крыльями, а белка все мчалась вперед, сверкая своей короной. Белка эта удивительно походила на императрицу Людовику. Затем изящная золотая повозка очутилась на земле и остановилась перед резиденцией архиепископа. Два его гусара — Пали и Дюрка — подскочили к ней, сделавшись сразу крохотными, вроде тех, которых обычно изображают на медовых пряниках, и сняли с повозки груз — золотой орешек. Архиепископ схватил орешек и начал раскусывать его зубом (поскольку у него был всего-навсего один зуб). Раскусил, а внутри орешка что-то красное. Архиепископ стал теребить, разворачивать: видит, красная сердцевина орешка растет, растет и вдруг становится… кардинальской шапкой!

Почему все должно было произойти именно так? Откуда мне знать? Я думаю, это случилось по той же причине, по какой и реки текут как им вздумается, а не так, как направил бы их человек.

Эти стремительные потоки то туда повернут, то сюда; вот расстилается чудесный край, а они возьмут да и повернут к угрюмым скалам или направят свой бег в бесплодную, суровую пустыню; и все торопятся, спешат, вечно спешат…

Порою же они вдруг сворачивают без всякой причины и некоторое время бегут к тому самому месту, где были вчера… Может быть, они потеряли что-нибудь по дороге? Ничего подобного: они возвращаются вовсе не тем руслом, где могли бы вновь обрести потерянное.

Тогда почему же они возвращаются? Есть в этом какой-нибудь смысл? Если б они не спешили, их возвращение можно было бы как-то объяснить, если б они не поворачивали вспять, понятна и оправдана была бы их торопливость.

Они бегут и бегут сломя голову, так, как им заблагорассудится.

Но постойте! Их ли это воля? — вот вопрос! Не тайные ли властные силы земли управляют их бегом? Не горы ли и скалы преграждают им путь и заставляют сворачивать то в ту, то в другую сторону? Одному богу известно, и достаточно, что он это знает. Бесспорно лишь одно: так или иначе, но в один прекрасный день они прибегут туда, куда спешат: во всепоглощающее море, которое ждет их и больше уже никуда не отпустит.

Подобно тому как воды безудержно стремятся, несутся с лихорадочной быстротой даже к той горе, которая потом преградит им путь (в конце концов они даже и не знают этого), так бурным потоком неслись события бракоразводного процесса Бутлера.

Приговор суда каноников подействовал на всех удручающе, однако Фаи сохранял мужество, не давая пасть духом и Бутлеру.