Названный моряк — хмурый, суровый и неразговорчивый человек — лишь пожал плечами и пробормотал неразборчиво:

— Согласен.

— Варгас?

Гранадец задумчиво почесал деревянную ногу, словно настоящую, и наконец сказал:

— Если придется убить губернатора, то нужно покончить и с этой свиньей Гути. Два сапога пара.

— Это точно.

Марсовый из Могера решительно взглянул на рулевого и тряхнул головой, выказывая недоверие:

— Ты говоришь о человеческих жизнях, как будто собираешься перерезать горло курице. В кого ты хочешь нас превратить, Кошак?

— Всего лишь в нас самих, в кучку бедолаг, преданных теми, кому они верили. Двое погибли, еще двоих сожрали, одному отрезали ногу, а еще у десятерых — лихорадка или понос. И что нас ждет? Либо мы примем решение, либо всё будет потеряно.

— Либо мы примем решение, либо всё будет потеряно, и очень скоро.

Его превосходительство Диего де Арана плеснул себе полстакана спиртного из последней оставшейся бутылки, слегка пригубил, не обратив внимания на завидущий взгляд королевского вестового, после чего ответил:

— Не преувеличивайте, дон Педро. Признаю, что некоторые люди выказывают недовольство, но никто всерьез не оспаривает мой авторитет. Не забывайте, что я представляю королевскую власть, а она исходит напрямую от Господа.

— Господа не было с нами в плавании, ваше превосходительство, — со всей серьезностью заявил Гутьерес. Вспомните, что адмирал отказался даже от его представителя — священника.

— Господу не требуется постоянный представитель, — сердито ответил губернатор. — Достаточно и того, что он присутствует везде, где требуется его присутствие.

— Тогда лучше бы он побыстрее явил свое присутствие.

— Он здесь. И он со мной, потому что именно я сейчас представляю королей, — губернатор снова едва приложился к бокалу, боясь потерять единственное удовольствие, связывающее его с далекой родиной, и высокопарным тоном, пытаясь выражаться торжественно, хотя на самом деле вышло фальшиво и напыщенно, добавил: — Будем же великодушны к тем, кто переживает трудные времена, давайте с пониманием относиться к их страхам и слабостям. Возможно, мы с самого начала совершили много ошибок, но мудрый всегда готов их признать и исправить. Я поговорю с недовольными.

— Им не нужны слова. Им нужны земли и рабы.

— И каким же образом я могу предоставить то, чего у меня нет? — дон Диего окончательно потерял терпение. — Мы и так уже не принимаем во внимание волю их величеств, и что они готовы предоставить туземцам, но, в конце концов, все зависит от того, действительно ли это подданные Великого хана или просто какие-то дикари.

— Да ладно вам, ваше превосходительство! — возмущенно воскликнул Гутьерес. — Неужели у вас еще есть сомнения? Признайте же, что адмирал был слеп и совершил ошибку, мы уже знаем достаточно об этих людях, чтобы согласиться с утверждением этого полоумного гуанче: «Мы скорей доберемся до Севильи, чем до Индии или Сипанго».

— Не думай, что я об этом не размышлял, — признался губернатор, понурив голову. — У меня хватило времени всё обдумать и связать концы с концами, я пришел к выводу, что адмирал ошибся в расчетах, но, хотя я в этом и убежден, никогда открыто не признаю.

— Почему это?

— Потому что именно он возложил на меня эти обязанности, — дон Диего сделал широкий жест рукой; казалось, он хотел охватить им не только ближайшее пространство, но и весь остров. — Все упирается в тот, что дон Христофор заявил, будто сможет отыскать западный путь в Сипанго. Но если это утверждение окажется ложным, то и все остальное — тоже, — он многозначительно помолчал. — Включая меня.

— Если он до сих пор не добрался до Сипанго, это не значит, что маршрут оказался неверным, — заметил Гутьерес. — Просто он наткнулся на препятствие во время пути.

— Что за препятствие и на каком расстоянии на самом деле находится истинная цель?

— Этого мы пока не знаем.

— Но это и есть корень проблемы, — заметил губернатор. — Если, как мы предполагаем, эти земли обширны, никому больше неизвестны и никто не установил здесь власть, будет вполне справедливо разделить их между собой и начать возделывать, ведь для всех прибывших их хватит за глаза, — он допил последние капли спиртного и аккуратно поставил бокал на стол. — Но если земель не так уж много, то мы совершим большую ошибку, отдав ее тем, кто ничем не заслужил подобную привилегию, — и он всплеснул руками, словно демонстрируя свое бессилие. — Да кто я такой, чтобы брать на себя такую ответственность?

— Землю просят всего двадцать человек, — сказал Гутьерес. — А здесь ее полно. Так дайте же им землю!

— Дело не в том, сколько здесь земли, дело в принципах. Я подчиняюсь приказам, а мне приказали ждать возвращения адмирала.

— А если он не вернется? Если корабль затонул или адмирал не собрал средств на еще одну экспедицию?

— В таком случае, когда пройдет год с его отплытия, я снова к этому вернусь.

— Они не станут ждать.

— И что ты предлагаешь в таком случае?

— Убить Кошака.

Синалинга нежно взяла руку Сьенфуэгоса, трепетно положила ее на свой живот, посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

Они лежали в гамаке, где обычно занимались любовью, чтобы не валяться на земле. Рыжий никак не мог взять в толк, о чем она пытается сообщить, пока индианка не нажала на его руку, смешно сморщив при этом нос.

Испанец подпрыгнул и свалился на землю. Стоя на четвереньках, он поднял ошеломленный взгляд на девушку.

— Ни хрена себе! — воскликнул он. — Ты что, хочешь сказать, что у тебя будет ребенок?

Она лишь молча кивнула, и по выражению ее лица канарец понял, что Синалинга счастлива и горда, что с ней произошло подобное.

— Ну что ж, ладно, — пробормотал Сьенфуэгос, медленно поднимаясь. — И что будем делать?

— Ждать.

В тот же день канарец в задумчивости вошел в хижину мастера Бенито из Толедо, и тот не мог не заметить унылого выражения его лица, а потому насмешливо спросил:

— Какая муха тебя укусила?

— Я собираюсь стать отцом.

Бенито присвистнул.

— Поздравляю. Ты не рад?

— И да, и нет, — честно ответил Сьенфуэгос. — Думаю, что не готов стать отцом, я всегда хотел иметь детей лишь от Ингрид.

— В таком случае тебе следовало хранить верность Ингрид, — Бенито отошел к баллисте, которую чинил, и устроился напротив Сьенфуэгоса. — Ну, выше нос! Не забывай, что ребенок будет первым представителем новой расы, плодом союза двух разных народов, что, на мой взгляд, просто замечательно.

— Я уже думал об этом, — ответил канарец. — Но я уверен: если он родится, я никогда не вернусь назад и не увижу Ингрид.

— Почему?

— Потому что я знаю, каково это — быть незаконнорожденным и расти, понимая, что твой отец даже не подозревает о твоем существовании. Мой отец был благородным испанцем, а мать — нищей гуанче, почти такой же дикаркой, как Синалинга. И я не позволю, чтобы мой сын испытал все то, что довелось испытать мне. Если уж ему суждено родиться, я хочу, чтобы он рос рядом со мной, а это значит, что я должен остаться здесь.

— Ты можешь взять его с собой, — заметил оружейник. — Если твоя виконтесса действительно тебя любит, не думаю, что она будет так уж переживать из-за малыша.

— Взять его с собой? — воскликнул канарец. — Разлучить с матерью, вырвать из его мира? По какому праву? И как я покажусь людям на глаза с туземным ребенком на руках? Они же будут смотреть на него, как на диковинного зверя, а я не хочу такого для моего сына.

Мастер Бенито долго молчал; а потом коснулся руки Сьенфуэгоса, выражая этим жестом свою глубокую привязанность:

— Странный ты человек. Иногда ведешь себя, как животное, а иногда — как самый разумный человек из тех, кого я знаю, но одно могу сказать совершенно точно — каким бы ты ни был рослым, ты еще мальчишка, и будет несправедливо, если ты испортишь себе жизнь ради создания, которого никогда не желал, — он многозначительно махнул рукой в сторону туземной деревеньки, чьи очертания виднелись на другой стороне бухты. — Они не такие как мы, живут все вместе, а дети принадлежат чуть ли не всему племени. Мне кажется, твоему ребенку будет гораздо лучше, если ты предоставишь ему жить своей жизнью и не будешь о нем беспокоиться.