Императрица Мария Фёдоровна была убеждена, что девочек нужно передавать их будущим мужьям так, как в хорошем обществе принято дарить цветы самым близким людям – ещё не распустившимися, в бутонах. Чем раньше, тем лучше. Особенно если девочки сироты. Да, у них есть отец – но что отец! Если нет матери, это и есть настоящее сиротство. Так что императрица взяла на себя обязанности матери и подумала, что Тилли бы её одобрила. Быстрее выдать замуж, чтобы они были защищены, обеспечены и не стали игрушками своих или чужих страстей. И вот ещё одна задача – мужья для девочек Бенкендорф должны быть серьёзными солидными людьми, в чинах. Чтобы за ними, как за каменной стеной. А любовь? Но в пятнадцать лет любовь не имеет никакого значения. И лучше, если они так и не узнают, что это, эти милые девочки. Императрица выписала в дневник имена двух генералов – кавалерийского и артиллерийского. Двойная помолвка и двойная свадьба. Отлично! Жалко, что Тилли этого не увидит… И Мария Фёдоровна при воспоминании о подруге-сестре прослезилась.
При тусклом свете декабрьского утра, когда, казалось, рассвет никогда не наступит в полную силу, и за ночью сразу же появится вторая ночь, а потом – третья, четвёртая и пятая, Дотти смотрела на себя в зеркало. Простое платье, светло-зелёное с палевыми кружевами, шло ей как нельзя лучше. Лёгкие золотые серьги на туалетном столике ждали своей очереди. Дотти позвонила, и дворцовая горничная начала убирать ей волосы вверх, по недавней моде – эта мода создана либо для вечно беременных дам, либо для девочек-подростков. К ней относились и перетянутые под грудью платья, лёгкие корсеты и мягкие туфли без каблуков. Дотти такие фасоны шли, ибо она как раз была девочкой-подростком, постепенно превращающейся в рослую суховатую девицу, на которую никто не будет засматриваться. Она много думала о своём женихе – так называла она Антрепа, хотя никакой официальной помолвки между ними не произошло. В Петербург он уже второй год приехать не мог – “по обстоятельствам, к сожалению, совсем не зависящим от меня”, как писал он. Но если она этим летом уедет в Ригу, и там они встретятся, и он увидит её… Ведь она выросла – институт уже закончила, уже фрейлина, значит, можно и замуж, ведь не так ли? Антреп исполнит обещание, они пойдут к алтарю…
Но на этот раз юная баронесса фон Бенкендорф готовилась к свиданию со своей нареченной матерью – императрицей. Та должна сообщить ей нечто важное. И девушка мучилась от любопытства – что же именно? Вряд ли это плохая новость. Но и очень хорошего от такой таинственности ждать не приходилось.
…Когда Дотти вошла, то увидела восседающую на кресле вершительницу судеб, одетую в тёмно-синее платье, вместе со своей старшей сестрой Мари, которая то краснела, то бледнела, то подносила к своему хорошенькому личику платок.
– Сядь, Доротея, – ответила императрица, кивнув в ответ на Доттин книксен. – Через месяц Мари выходит замуж. Ее супругом станет Иван Егорович Шевич, генерал, человек надежный и состоятельный.
Дотти припомнила молодящегося генерала-серба в венгерке, всё ещё прекрасно выглядящего и всегда первым открывающего тур мазурки на всех балах. “Но сколько же ему лет?” – девушка слегка поёжилась от догадки.
– Да, Иван Егорович не молод, но это и к лучшему, – ответила Мария Фёдоровна, словно подслушивая её мысли. – Бедной Мари следует ещё привыкнуть к тому, что скоро она будет замужней дамой, но это её не страшит, правда, дитя моё? – обратилась патронесса к Мари.
Та лишь тихонько кивнула.
– Что касается тебя, малютка Дотти, то я также предложу тебе достойного жениха. Он будет рад составить твоё счастье. Знаешь Аракчеева, Алексея Андреевича?
Дотти побледнела. Ещё бы она не знала Аракчеева! Пугающая наружность, напоминавшая ей о картинках с дикарями-троглодитами из “Естественной истории” – это еще полбеды. Но говорили, что он запарывает солдат до смерти. Что не щадит собственных крестьян в дарованном ему щедрой рукой Павла имении. Что он ненасытен и вид крови подогревает в нем низменные желания. Дотти недаром любила слушать то, что говорят шепотом. Это бывает весьма полезно. Да и без всяких слухов Аракчеев всегда вызывал в ней оторопь. И такое чудовище станет её мужем?! Он, а не красавец Ойген? Лучше сразу утопиться в Лебяжьей канавке.
– А обязательно ли мне выходить замуж именно сейчас? – произнесла без обычных любезностей побледневшая Дотти.
– Вообще-то, тебе уже пора. Сама понимаешь, при дворе много соблазнов, да и ваша покойная матушка одобрила бы моё решение и выбор, – снисходительно, как глупому ребенку, начала пояснять Мария Фёдоровна.
– Но почему Аракчеев? Ведь… – продолжала Дотти, уже упрямо закусив губу, как часто делала в минуты волнения.
– Алексей Андреевич – надежный, серьезный человек, и вполовину не такой злодей, как болтают завистники, – перебив её, словно боясь возражений, выговорила императрица. – Да, он требователен к подчинённым, но и предан тем, кого полюбит… Я с ним уже говорила – он согласен.
– Никогда, – прошептала Дотти. – Я помолвлена, Ваше Величество. У меня уже есть жених.
– Да, я знаю, что ты переписываешься с этим шалопаем Антрепом. Но ты с ним не помолвлена, и не смей меня обманывать, – гневно отвечала Мария Фёдоровна. – Я знаю, что несмотря на мои неоднократные беседы с твоей наставницей, ты продолжаешь получать от него письма. Я приказываю собрать их все и передать мне.
– Никогда, – и Дотти бросилась к дверям.
Спустя несколько минут государыня властным жестом распахнула дверь её скромной девичьей спаленки, испугав и так уже не в меру потрясённую состоянием своей воспитанницы фройляйн Бок, и в присутствии рыдающей на узкой кровати Дотти и остолбеневшей от ужаса гувернантки начала рыться в столе. Найдя связку посланий, написанных размашистым мужским почерком, Мария Фёдоровна бросила её в камин. Бумага немедленно занялась пламенем, и Доротея, подбежавшая к камину, уже не успела спасти от уничтожения письма своего суженого.
– Стыдись, дочь моя, – твёрдо заявила императрица. – В столь раннем возрасте уже марать свою честь связью со взрослым мужчиной – каково это?
– Я не… – прошептала она.
– Больше ты с ним переписываться не будешь. Забудь о существовании графа фон Антрепа. Я не знаю, что побудило Тилли сговорить тебя за него, но сейчас она бы очень пожалела о своём решении, – сказала Мария Фёдоровна уже чуть помягче. Затем, бросив пронзительный и злой взгляд на дрожавшую, как осиновый лист, гувернантку, отчеканила:
– А вы, фройляйн Бок, за нерадение и пренебрежение собственными обязанностями ссылаетесь за границу. И чтобы ноги вашей не было в Петербурге! Стража! Взять эту женщину!
Два дворцовых гренадёра, немедленно откликнувшиеся на зов, увели несчастную даму, поддерживая её под руки.
– Ваше Величество, – Дотти посмотрела на неё таким отчаянным взглядом, что у той смягчилось сердце. – Но я не могу быть женой графа Аракчеева. Я… я никогда не полюблю его.
– Что ты знаешь о любви, дитя моё? – вздохнула императрица, обнимая её и усаживая на кровать. – Но, впрочем, ты права… Он человек хороший, но немного не вашего круга. К тому же русский. А Кристоф мне писал, что хочет видеть в своих зятьях “своего человека”, то есть балтийского немца… С Мари не получилось, о тебе я подумаю.
Тут её осенило.
– Кажется, я знаю, кто точно составит твоё счастье! – воскликнула она. – Да, как же я раньше не догадалась! Второй сын Лотты, он же ещё не женат! И как раз остзеец, да ещё попригожее твоего Антрепа, – и она улыбнулась лукаво. – И уже в чинах, как и Аракчеев.
Доротея не отвечала и не особо прислушивалась к её словам. Её тошнило, у неё болел низ живота – но не остро, а как-то нудно и тупо. В этом она Марии Фёдоровне не хотела признаться. Кроме того, сцена ареста её гувернантки, сожжение писем наречённого, гнев государыни весьма расстроили её. Пусть делают, что хотят. Раз уж ей надо замуж… Неплохо бы уйти в монастырь, как собиралась Анж, ныне пристроенная фрейлиной к великой княгине Елизавете. Но Дотти лютеранка, у лютеран монастырей почему-то нет, в отличие от католиков и православных. Как всё плохо.
