– Я буду говорить с Африкой?! Вот это да!

– Я рада, что помогла начать твой день с такого сюрприза. Узнай, удалось ли ей переговорить со своими насчет младшего Джонса. И спроси, не может ли она – если еще этого не сделала – поузнавать, что он был за человек такой. Устраивался ли он на работу? Как работал? И вытащи из нее все подробности этого инцидента со львом. Было бы хорошо, если бы она разыскала у кого-нибудь его тогдашнюю фотографию.

– Я прямо сгораю от нетерпения. Сейчас накинусь, как гиена. Нет, не гиена – они, говорят, подлые и вообще безумные. Как обезьяна ревун.

– Реветь не надо, а вот получить ясное представление о том, чем он там занимался и как себя проявлял, будет полезно. Мне нужны подробности, которые я могла бы использовать в разговоре с братом и сестрой.

– Вызнаю все, что есть. А ты потом посвятишь меня в детали, касающиеся этого Себастьяна. Не верится, что Мейвис была знакома…

– В материалах дела все основное есть. Деталями займемся позднее. Ты, главное, добудь мне информацию из Африки.

Ева отключилась и начала поиски места для парковки.

Полтора квартала до нужного адреса она преодолела быстрым шагом. Руки и щеки мерзли на морозе. Для школьников еще рановато, заметила она, а вот домашний персонал уже пошел. Няньки, горничные, кухарки вываливались из автобусов, выходили из метро, спешили по тротуарам навстречу очередному рабочему дню.

Собачники – или те, кого они для этого наняли, – выгуливали собак всех мастей и пород. Пахло свежим хлебом, жареными каштанами, кофе, сладкой выпечкой.

Неплохой домик, подумала Ева, подходя к входной двери. Она еще не успела нажать кнопку звонка, а дверь уже распахнулась.

Как всегда, когда она видела добрые, мечтательные глаза Денниса Миры, ее сердце слегка екало. Что-то в нем такое есть, подумала она. Эти его вязаные кофты, растрепанные волосы, смущенная улыбка…

– Ева! Входи скорее, замерзла же! – Он взял ее за руку и втянул в дом. – А перчатки где? Руки ледяные! Чарли! Найди Еве какие-нибудь перчатки!

– Нет, не надо, у меня есть. Я просто забыла…

– И шапку! В такой холод без шапки нельзя! – с укором произнес он. – Она тепло держит. – Он подмигнул. – Мозгам не дает коченеть. Разве человек способен соображать, когда у него мозг стынет?

Из всех, кого Ева знала, Деннис был единственным, кого ей сразу хотелось обнять. Просто прижаться к нему, положить голову на его покатое плечо и… так постоять.

– Садись к огню, – предложил он, подталкивая ее к камину. Сверкающая всеми огнями елка и семейные фотографии придавали гостиной очень уютный, домашний вид. – Я сделаю тебе горячий шоколад. Мигом согреешься.

– Горячий шоколад? – оживилась она. – Правда, что ли?

– Мой секретный рецепт, самый лучший. Чарли тебе подтвердит.

– Потрясающе вкусно, – поддакнула Шарлотта. Она была в своем репертуаре – в бледно-голубом костюме и сапогах на высоком каблуке цвета «сапфир-металлик». – Деннис, мы обе выпьем. – Потом она потянула за обтрепанный рукав его кофты. – Я разве этот свитер не отнесла в ящик для бедных?

– А разве отнесла? – Он улыбнулся в своей рассеянной манере. – Как странно… Пойду заварю шоколад. А куда я, интересно, дел…

– Первый шкафчик слева от плиты, вторая полка.

– Ну да, конечно.

Он вышел, шаркая тапочками.

– Не могу заставить его расстаться с этим свитером. Он скоро на нем истлеет.

– Он ему идет.

Мира улыбнулась.

– Идет, правда? Присядь и выкладывай, что у тебя.

Ева села поближе к потрескивающему огню, чтобы поговорить об убийстве.

Доктор Мира слушала, внимательно впитывая каждое слово, как делала всегда, даже когда Ева чувствовала потребность встать и ходить кругами по комнате, излагая свою версию, так, словно ей лучше думалось на ногах.

– Я никоим образом не хочу сказать, что все так гладенько укладывается в одну версию, – в заключение признала она. – «Ура, мы переезжаем! Слушай, братишка, отправляйся-ка ты в Африку проповедовать слово Божье». А между двумя этими событиями двенадцать девочек топят в ванне в старом здании, заворачивают в пленку и прячут за перегородкой. Но это не может быть не взаимосвязано.

– А история психического заболевания матери и ее последующее самоубийство, когда младший сын еще жил с родителями?

– Он никогда не жил самостоятельно.

– Да, зависимость налицо. Врожденная либо воспитанная. Ты смотришь на ванну – в такой умерла твоя мать. А теперь в ней умрут эти девки.

– И все чистенько, аккуратненько.

– Ложная символика. Мать покончила с собой, а тут – насильственная смерть. Мать себя порезала – в воде была кровь. А девчонок он топил, и, если верить патологоанатомам, крови не было.

– Убийца мог вскрыть им вены. По костям этого не увидишь. И ужасно раздражает, что нет возможности просто взглянуть на тело и все увидеть.

– Еще бы. Давай попробуем зайти с другого бока. По-твоему, этот Себастьян – судя по тому, что ты мне прислала, очаровательный персонаж, – может быть причастен?

– Очень возможно, что без его участия не обошлось, но я пока не разобралась, в чем именно оно заключалось. Сначала моя интуиция сказала мне, что он вообще должен быть главным подозреваемым, и неважно, что на его счет думает Мейвис, потому что это мнение сложилось у нее, когда она была девчонкой, он – тем человеком, что избавил ее от голода и неприкаянности.

Она сунула руки в карманы.

– Но когда с ним говоришь, видишь, что он не кривит душой, хотя это, конечно, весьма специфическая честность, с душком. И что у него есть свои принципы – опять-таки, извращенные, но принципы, так что он просто не способен сделать то, что сотворили с этими девочками. А в следующую минуту вспоминаешь, что он живет и кормится за счет мошенничества. То есть он не просто лжец, а очень хороший актер. Поэтому его исключать нельзя, хотя бы в качестве соучастника.

– Ты считаешь, он действительно на это способен, или подсознательно отказываешься смириться с тем, что вероятный убийца может лежать в могиле и, следовательно, быть недоступным для правосудия?

– Скорее ближе ко второму. – Ева опять села. – Только… – Она замолчала, когда Деннис вернулся с подносом, на котором стояли чашки, вазочка со взбитыми сливками и пузатый белый кувшин.

– Ну вот. Не буду вам мешать. Сейчас налью вам – и считайте, меня уже нет.

– Присядь и попей с нами, – возразила жена и продолжила разговор: – Для старших братьев и сестер весьма характерно испытывать чувство ответственности за младшего, особенно если тот не оправдывает ожиданий. Они выросли у родителей, которые и свою жизнь, и работу основывали на вере и добрых делах и посвятили себя тому, чтобы с помощью этих добрых дел обратить в свою веру новых людей. Они просто не могли не распространять эти принципы и на младшего брата.

Ева поерзала, закинула нога на ногу.

– Особенно после смерти матери, самоубийства, которое шло вразрез с их убеждениями. Самоубийство близкого человека не проходит бесследно для тех, кто остался жить, а младший братишка тогда вообще был еще подростком.

– Оно повергает тех, кто рядом, в смятение.

– После самоубийства родные часто испытывают гнев и чувство вины. И еще им кажется, что их бросили.

– Через год отец отправился в миссионерскую поездку, оставив младшего сына на старших детей. И выходит, вся ответственность легла на них, согласна? Так это должно было выглядеть. Отныне за него отвечают старшие дети. Их долг – о нем позаботиться.

– Да, они реально должны были заменить ему родителей. В то же время их должно было напрягать, что братишка ни на что не годен, что он отказывается или не проявляет интереса к тому, чтобы взять на себя часть обязанностей, заняться делом. Никто не раздражает нас так, как родной брат или сестра, делающие что-то не так. При этом сам ты можешь его ругать, но от критики со стороны посторонних будешь всячески защищать, это обычное дело.