Незнакомка в красном шарфе повернулась на мой голос, она посмотрела на меня, хотел бы я думать, с благодарностью, но, если оставаться реалистом, пожалуй, все же с иронией (а то и насмешкой). И произнесла «здравствуйте», чем очень меня удивила. Странная девушка, подумал я, но хорошая. Несомненно, кроме красного шарфа она обладала еще и природными отличиями, именно: глазами, носом, губами. И волосами еще, но тогда волосы были спрятаны под капюшон (красный шарф был повязан поверх капюшона). Ну и шеей (скажу, забегая вперед).

– Очень тонко замечено, – отвлек меня пассажир, очутившийся рядом. – Кругом шпионы. В правительстве и везде. Шпионы и предатели. Кругом измена.

Он стал перечислять высокопоставленных изменников и шпионов, загибая пальцы.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– Есть свидетельства, есть доказательства.

– Вы, – вспомнил я, – вы депутат Скоторезов! Пассажир дернулся, словно его ударили в бок, и немедленно вышел (была остановка).

Высадка-посадка произошла в полном безмолвии. Но как только троллейбус тронулся дальше, на меня, как горох, посыпались «козел», «пустозвон», «придурок», «идиот» – и чем дальше, тем больше, чем дальше, тем хуже (к изумлению вновь появившихся). «Сука, зараза, – выкрикивала ненормальная, – выблядок, паразит! Ты еще попрыгаешь, вспомнишь меня!.. Чтоб тебя живьем съели, гадину!.. Мудака такого!.. Блядину!..» «Не обращайте внимания, – сказала незнакомка. – Бывает. Бывает». Приблизясь ко мне, громко поносимому, она спросила негромко: «А вы куда едете?» Я не сразу ответил: «Домой», – но, ответив, тоже спросил: «А вы?» – «Я еду к подруге».

Остановились. Водитель объявил, что «машина не пойдет дальше, а пойдет назад, по семнадцатому». (Владимирская площадь – вот куда мы приехали.) Пассажиры оставляли троллейбус, одни ворча, но большинство безропотно. Старуха теперь поносила водителя, он же, покинув кабину, пытался уговорить ее выйти по-доброму. «Убей – не пойду!.. Убей, убей!» Сидела на месте. Не вышла. Водитель повез ее, единственную пассажирку, куда-то «по семнадцатому» – не то в парк, не то убивать.

Мелкий дождик накрапывал. Мы стояли около дома Дельвига, похожего на больной зуб.

– Что-то много, – сказал я, – сумасшедших в городе.

Она ответила:

– Выпускают. Денег нет.

Она не уходила, и я не уходил. Мне казалось, что это уже было когда-то со мною – может, здесь, на троллейбусной остановке. Представился:

– Меня зовут Олег.

– Неужели?

– Что «неужели»? – Я сам из-за этого «неужели» на долю секунды засомневался, тот ли я есть, кем представился, неужели Олег? – Вам не нравится имя Олег?

– Нравится, – сказала, смеясь. – В таком случае меня зовут Юлия.

– Юлия?

– Юлия.

– Елки зеленые! – вот и все, что я смог произнести вразумительного.

Юлия. Наш курьер из «Общего друга». Она. Это было чудовищно. Во плоти и не узнанная. Мною не узнанная. Она.

Я даже сконфузиться не сумел по-человечески, ошеломленный своим беспамятством, замямлил, глуповато оправдываясь, о новой прическе, вовсе, как тут же и выяснилось, не новой, к тому же под капюшон спрятанной. Но ведь было же, было в ней крайне новое что-то, чем все старое, если я не тронут умом, в нем затмилось, в уме – вот насколько. О Боже. Язык, мой язык...

– Не комплексуйте. Бывает. Мы только раз виделись.

Да ведь этого даже теоретически быть не должно! «Раз виделись»!.. Ведь образ ее, той – ее – однажды виденной Юлии, мной овладел как-никак, а точнее, весьма и весьма овладел – раз она мне приснилась. Раз виделись раз. Она мне ж присниться успела. Был сон, говорю.

– Я еще позавчера к вам приходила, вас дома не было, – как бы за меня извинялась и опять же передо мной таки Юлия (впрочем, взяв еще более насмешливый тон). – Соседка дала.

Ей соседка дала мои кулинарные наброски о жаренной (сырые наброски) с томатом-пастой салаке и раках вареных. Соседка лучше меня разбирается, где мое плохо лежит и что именно. В ту же ночь – в ночь на вчера с позавчера, – словно в компенсацию того, что мы разминулись, мне она и приснилась, Юлия, да так дерзко, что здесь которая, эта – за ту – могла бы и не. Я сказал тем не менее:

– Юлия, вы мне приснились.

– Что-нибудь непристойное, – заключила саркастически Юлия и была недалека от истины. Хотя – смотря что считать непристойным.

– Смотря что считать непристойным.

– Я многим снюсь. Бывает.

Разволновался. Разволновался, честно скажу. Как бы я ни старался подстроиться под Юлин тон спокойно-насмешливый, внутри-то меня поклокатывало. Внутри меня внутренностями моими несамоощущаемыми, самонеощущаемыми, само по себе ощущаемо, ощутимо – овладевало, страшно сказать, неясное предощущение не случая, но судьбы. И то, что забыл (теперь уже в зачет зачитываемое), и то, что вообще пришла (при всей несолидности миссии, прямо скажем), и то, что вот наконец – всему венец – троллейбусная старуха беспричинной бранью своей нас так по-сумасшедшему облучила и обручила – во всем увиделся знак.

– Много совпадений, – сказал я, – много совпадений в последнее время.

На это Юлия резонно ответила мне, что совпадений в жизни у нас больше, чем думаем, замечаются лишь немногие.

На это я резонно заметил, что как посмотреть, может, все, что есть, и есть одни совпадения.

Но развивать не стал теорию.

Я только сказал Юлии, кто знает, может, мы и раньше встречались – в какой-нибудь прошлой жизни.

– Зачем же в прошлой, – сказала Юлия, – наверняка в настоящей.

– Юлия! Ты была на тридцатилетии художника Б.!

И ответом мне было Юлино:

– Да.

– Был салат, был из липовых листьев салат!

Только зря про салат, он не главное. Опять полезла бестолочь кулинарная.

– И море «Ркацители», – сказала Юлия.

– Ты помнишь меня?

– Теперь вспоминаю.

– Ты сдавала какой-то экзамен...

– А ты учился... где ж ты учился?..

– Неважно. Мы с тобой танцевали, – вспомнилось мне. – И целовались.

– Но не более того, – сказала Юлия неуверенно.

– Я наклюкался. Был хорош.

– Я тоже была хороша.

– Тебя увел от меня Костя Задонский.

– Видишь, какая память, – сказала Юлия.

Я подвел черту:

– Потрясающе.

Был потрясен. Мы глядели друг другу в глаза, потрясенные. Юлия – тоже. Без каких-нибудь «будто», без «что-то», будто что-то не что-то, а все – я – в ее – соразмерно моим – расширяющиеся зрачки – глядя – понял – не что-то, а все – и не что-то, а все – что могло лишь мгновение быть понимаемым, лишь мгновение – быть.

И прошло. И следа не осталось – исчезло.

Юлия отвела взгляд в сторону, а я завершил вдох.

Жаль.

Жаль, что так бестолково.

Но не биться же в падучей, в конце концов.

Шел транспорт. Ярко фургоновыраженное и мебелью груженное, ехало по Владимирской «Найденов и компаньоны». Играл уличный музыкант на баяне. Со стороны Кузнечного рынка тянуло гнилым картофелем.

– Я тороплюсь. Меня ждут, – проговорила Юлия. – Надеюсь, встретимся послезавтра.

Я спросил:

– Где?

– Тебя Долмат пригласил. Я должна была сразу сказать. Долмат приглашает. Им хочется дома. Заседание общества. Ужин и все такое... У тебя есть адрес?

– Чей? Фомича? Он оставил мне визитную карточку.

– Значит, в семь. Послезавтра.

Я спросил:

– Ну а ты?

Она сказала:

– А как же.

– А завтра? А что ты делаешь завтра?

– Завтра, – сказала Юлия, – я должна передать вам, Олег Николаевич, официальное приглашение на послезавтра.

Я спросил:

– Значит, завтра придешь?

– Будем считать, передала сегодня. Завтра у меня выходной, – сказала Юлия.

– Зачем выходной? – уже не зная, что спрашивать, спросил я еще.

Не удостоив меня ответом, взмахнула Юлия рукой – остановилась машина.

– Пока!

Помахала мне из кабины, я видел.

Сама стремительность.

Окулист – оккультист. Уролог – уфолог. Диагностик – агностик.