— О великий бог войны Марс, прошу тебя, дай мне хоть толику твоей смелости!

Люди один за другим шагали в эту дыру.

Они исчезали так быстро, словно их швыряла туда какая-то огромная катапульта. Кто-то подхватил парня, которому «помогал» Люпус, и потащил его к зияющему в стене отверстию. Люпусу хотелось остаться там, где он стоял, вжавшись в стену от страха перед этой глотающей людей дырой. Потом, вспомнив про месть и любовно заточенный меч-гладий, он сделал глубокий вдох и шагнул вперед, в самую середину компании юнцов, мужественно пытавшихся справиться с тошнотой. Мгновение он колебался на краю…

Потом крепко зажмурился и шагнул вперед.

Он падал…

«Митра! Марс! Спасите меня…»

Он упал на какую-то жесткую металлическую поверхность. Люпус открыл глаза и обнаружил, что стоит на коленях на металлической решетке. Парня, что шел вместе с ним, снова рвало. Мужчины с тяжелыми сумками торопливо обходили их стороной. Люпус рывком поставил парня на ноги и поволок его в ту же сторону, куда шли остальные, вниз по широкому решетчатому пандусу. Внизу царил настоящий хаос — несколько таких же пьяных парней, старавшихся не выходить из общей очереди, безуспешно боролись с приступами рвоты. Все по очереди совали какие-то плоские, жесткие кусочки пергамента в похожую на ящик штуковину, но эти парни внесли в процедуру полную сумятицу. Молодая женщина в странных одеждах произнесла что-то с видом явного отвращения и отвернулась…

Люпус, у которого не было этого плоского, жесткого кусочка пергамента, чтобы сунуть его в эту штуку, тихо прошмыгнул мимо нее и устремился к ближайшему укрытию — занавеси из виноградной лозы и цветущих кустов, увивавших какой-то портик. Слегка задыхаясь и проклиная врожденный страх перед неведомым, с удвоенной скоростью гнавший кровь по его жилам, словно ему предстоял тяжелый поединок, Люпус Мортиферус в первый раз осмотрел то место, где нашел убежище вор, укравший его деньги.

«Где я? На Олимпе?»

Подумав, он усомнился в такой возможности, несмотря на то устрашающее волшебство, с которым то появлялась, то исчезала дыра в стене. Может, это Атлантида? Да нет, она погибла, еще когда боги были молодыми. Если и существовала вообще. Тогда где же он все-таки — если единственным цивилизованным местом в этом мире остается пока Рим? Правда, купцы рассказывают всякие небылицы про страны далеко на востоке, откуда привозят дорогие шелка…

Люпус не знал, как называются те восточные города, где ткут шелка, но он сомневался, что попал в один из них. Да и вообще это нельзя было назвать настоящим городом. Здесь не было ни открытого неба, ни земли, ни далекого горизонта, ни ветра, шелестящего листвой и охлаждающего его покрытую потом кожу. Все это напоминало скорее огромное… помещение, что ли. Такое большое, что в нем без труда поместился бы египетский обелиск с Большого Цирка и при этом между его золоченой верхушкой и далеким потолком осталось бы еще полно места. Здесь хватило бы места даже на то, чтобы устраивать состязания колесниц — по меньшей мере на половинной дистанции, — не будь все усеяно магазинами, богато украшенными прудами и фонтанами, декоративными скамейками и странными колоннами со светящимися шарами на верхушке, разбросанными по всей площади вперемешку с разноцветной мишурой от пола до потолка. Восторженные вопли вернувшейся домой детворы напомнили ему, как одинок он здесь: любой пятилетний ребенок явно знал об этом месте гораздо больше, чем он.

Повсюду карабкались в никуда или на платформы, которые не могли служить ни одной разумной цели, металлические лестницы. На стенах ярко горели разноцветные буквы, складывающиеся в надписи, которые он не мог прочесть. Некоторые участки огорожены, хотя ничего опасного в них вроде бы не было — так, безобидные на вид куски гладкой стены. Однако образ отверстия, открывающегося в стене винной лавки, еще не успел изгладиться из памяти Люпуса, и он вздрогнул, боясь даже представить себе, куда открываются эти невинные куски стены. Люди в римских одеждах смешивались с другими, в одеждах столь варварских, что у Люпуса не находилось слов для их описания.

«Где я?»

И где в этой мешанине лавок, лестниц и людей находится вор, которого он ищет? На какую-то ужасную секунду он зажмурился, борясь с острым желанием опрометью броситься вверх по пандусу, обратно сквозь отверстие в стене. С трудом совладал он со своим дыханием, но все-таки совладал. В конце концов он — Волк Смерти из Большого Цирка, а не какой-нибудь молокосос, способный испугаться первого встречного незнакомца. Люпус заставил себя снова открыть глаза.

Отверстие в стене закрылось.

К добру или не к добру, но он оказался заперт здесь.

Еще секунду он не ощущал ничего, кроме животного ужаса. Потом, очень медленно, Люпус ощупал рукоять своего стилета. Боги, к которым он взывал, откликнулись на его мольбу, хотя и неожиданным образом. Да, он заперт здесь.

Но и вор — тоже.

Все, что оставалось делать Люпусу, — это суметь выдавать себя за своего в этом странном, замкнутом, лишенном солнечного света мире достаточно долго для того, чтобы выследить этого человека, потом дождаться следующего открытия стены — а в том, что оно будет, он не сомневался — и при необходимости с боем прорваться домой.

Уголки его рта скривились в безжалостной улыбке.

Этот вор еще пожалеет о той минуте, когда провел Люпуса Мортиферуса, победителя, римского Волка Смерти. Мысль об этом помогала бороться со страхом. Люпус покрепче взялся за рукоять меча и выскользнул из убежища. Охота началась.

Везде, где возникают колонии нелегальных беженцев или иммигрантов, те или иные подпольные организации возникают в их среде с той же неизбежностью, с какой новорожденный китенок всплывает на морскую поверхность, чтобы сделать свой первый вздох. Неосознанно, без всякого доброго или злого умысла, но лишенные законного статуса пришельцы просто вынуждены создавать какую-то систему взаимопомощи, если хотят выжить в незнакомом, непонятном им мире.

На Вокзалах Времени, выросших там, где Врата образовались в достаточной близости друг от друга, чтобы их можно было заключить в единый объем, это неписаное правило соблюдалось так же строго, как в трущобах Лос-Анджелеса или Нью-Йорка, собственно, как в любом прибрежном городе, куда устремились потоки беженцев от Великого Потопа, что последовал за Происшествием, — толпы людей, отчаявшихся найти хоть кого-то из близких, без вещей и документов, способных подтвердить их гражданство или национальность. Этим беженцам из Верхнего Времени приходилось бороться за выживание в условиях еще страшнее, чем у тех, кто оказался заперт в Вокзалах Времени. И совсем уж страшной была судьба волн беженцев от бесконечных, бессмысленных войн, охвативших Ближний Восток и Балканы. Целые армии их нелегально перекатывались через границы, спасаясь от геноцида; и великое множество погибало.

Мужчины и женщины, старики и дети — все, кто попал на вокзал через открытые Врата и остался здесь без каких-либо законных прав и возможности хоть какой-то социальной защиты — ибо правительства Верхнего Времени так и не могли решить, что же с ними делать, — сами создавали собственные сообщества. Некоторые из них просто сходили с ума и рвались домой через любые открытые Врата, как правило, через нестабильные. Больше их никто не видел. Но большинство, стараясь выжить, цеплялись друг за друга. Общаясь часто лишь языком жестов, они как могли обменивались новостями и нужной информацией и доходили порой даже до того, что укрывали тех новичков на станции, которым вмешательство властей могло причинить вред.

На ВВ-86 политика Булла Моргана редко требовала таких исключительных мер, но выходцы из Нижнего Времени все равно были связаны узами, понять которые мог мало кто из Верхних. Их объединяло хотя бы то, что все они чужаки здесь. Как первые христиане в Риме, собиравшиеся в катакомбах под городом, или североамериканские повстанцы, прятавшиеся от английских колониальных властей в любом подходящем подвале, Ла-ла-ландийский Совет выходцев из Нижнего Времени собирался в подполье. Буквально в подполье, под основным ярусом вокзала. В недрах конструкций, где без остановки жужжали машины, заставлявшие гореть свет, гнавшие по трубам воду и стоки, подававшие в помещения подогретый или охлажденный воздух; там, где стальные и бетонные опоры врастали в скальный грунт Гималаев, — именно там усваивали беглецы науку выживания.