В связи с чем уже 26 июля Бранденбургская армия Пруссии начинает маршбросок через Саксонию, обходя Богемскую армию австрийцев с западного фланга и отрезая ее тем самым от снабжения.

Увы, Иоганн Саксонский ситуацию сразу не понял и, вместо того чтобы пропустить войска, не встревая в разборки, приказал своей армии остановить наступление Пруссии, покусившейся на суверенитет их родины. Благое желание, только вот останавливать ему было нечем. Те двадцать три тысячи преимущественно ополчения, что у него имелись, даже квакнуть не успели перед наступлением двухсотпятидесятитысячной армии ландвера. Их смяли так быстро, что Иоганн едва успел бежать в Вену, дабы не стать пленником Пруссии. Но король Саксонии был не в курсе того, что столица Австрии охвачена восстанием, и, прибыв туда ночью, оказывается в плену у коммунаров. Да не просто так, а вместе со всей семьей, свитой и наиболее близкими родственниками. До обеда они не дожили, так как революционный трибунал приговорил их к смертной казни и немедленно привел приговор в исполнение. Казнили всех, даже маленьких детей, что сопровождали родителей, развесив их вдоль Рингштрассе.

Таким образом, к 1 августа ситуация на Северном фронте стала для австрийцев совершенно бесперспективной — остатки Богемской армии спешно отступали через Южную Силезию в Галицию, постоянно неся серьезные потери и находясь под угрозой окружения значительно превосходящим противником. Саксония была смята и разбита. Бавария вышла из войны, толком в ней и не поучаствовав. А Ганновер, так и не приняв решения, на чьей стороне ему выступать, перешел к тактике Великобритании и стал заваливать дипломатические представительства Пруссии и Австрии нотами протеста и предложениями прекратить эту братоубийственную войну. То есть дал понять, что воевать не будет.

2 августа 1867 года фон Мольтке, заключив кратковременное перемирие, пригласил фельдмаршала Людвига фон Габленца, последнего кадрового генерала в Богемской армии, выполняющего функции ее командира, на беседу, где сообщил много «радостных известий». В частности о том, что в Вене восстание и провозглашена коммуна. Франц-Иосиф вместе со всей своей семьей и родственниками, что находились в тот момент в Вене, погиб. Иоганн Саксонский, попав в руки восставших, был ими повешен. Итальянские войска разбили Южную армию австрийцев и вместе с русским корпусом окружили Вену. Бавария вышла из войны, а Дания — де-факто в нее и не вступала. В общем, много чего интересного поведал фон Мольтке Людвигу, а затем предложил ему не продолжать «эту бессмысленную бойню» и сложить оружие ради сохранения жизни вверенных ему людей.

В течение всего монолога фон Мольтке Людвиг угрюмо молчал, а после взял на принятие решение сутки — ему требовалось посоветоваться со своими офицерами. Дескать, сдаться он всегда успеет. На самом деле Габленц чувствовал себя преданным теми, кого он защищал, и жаждал мести, а потому выступил с горячей речью перед офицерами армии на общем собрании. Он донес до них обстановку на фронтах. И предложил отомстить тем, из-за кого они, солдаты, практически выигравшие войну, оказались в столь позорном положении. Одобрение было полное и всеобщее. Поэтому 3 августа фон Мольтке был глубоко шокирован предложением австрийца. Людвиг поклялся честью, что он и его люди сложат оружие, но только если им позволят совершить поход на Вену и раздавить своими руками то «чудовище, что привело их Отечество к позорному поражению». Бисмарк, также присутствующий на этих переговорах, одобрил эту идею. В конце концов, эту коммуну нужно было ликвидировать, и было бы очень неплохо сделать это чужими руками. Никаких оплотов революции в Европе он, Отто фон Бисмарк, терпеть не намеревался.

Конечно, ради удовлетворения просьбы Людвига Александру пришлось бы пойти на предательство коммунаров, которые разоружили оборонявшие город австрийские части и начали вести переговоры о капитуляции с итальянскими и русскими войсками. Но Отто был готов легко пожертвовать хоть всей Веной, нежели «принуждать к миру» силами прусских солдат сто пятьдесят тысяч озлобленных, обиженных и неплохо вооруженных австрийцев. Да и Джузеппе особенно не возражал. Так что Александру пришлось смириться с этим обстоятельством. Единственное, что смог сделать цесаревич, — это предупредить Альберта Ротшильда о сложившей обстановке и договориться с Гарибальди о помощи в вывозе имущества банкира. А заодно, под шумок, вывести свои группы вместе с честно «заработанным». В частности, среди всего прочего, в фургонах за пределы Вены выехали все регалии Австрийской короны, которые позже Александр планировал «спасти, выкупив втридорога из рук подпольных торговцев». Да и так много чего еще по мелочи.

Банкноты, конечно, никто не вывозил, а вот с золотом, серебром, драгоценными камнями, скульптурами, редкими книгами (в том числе древними рукописями) и картинами особенно не стеснялись. Фактически под шумок, вместе с имуществом Ротшильдов получилось вывезти произведений искусства и прочих ценностей более чем на семьсот миллионов рублей серебром. И это по очень скромным оценкам.

Чтобы быть подальше от подобных дел и не пятнать свое доброе имя, Александр 10 августа по железным дорогам начал перебрасывать свой корпус в Шлезвиг-Гольштейн, дабы поучаствовать в разгроме Дании, которая намеревалась повторить успех двухлетней давности, рассчитывая привести мирный договор как минимум к состоянию статус-кво. Вот здесь-то цесаревича и настигло страшное известие из Санкт-Петербурга…

Оствинд [109]

— Ваше Императорское… — Александр поднял тяжелый, колючий взгляд на подошедшего Бисмарка, и тот осекся. Впрочем, ненадолго. — Кхм. Александр, я соболезную вашей потере.

— Не нужно. Отто, это совершенно лишено смысла. Соболезновать — значит разделять боль, понимать ее и чувствовать всем своим существом так же, как это чувствует другой человек. В остальных случаях подобные слова это просто пустой звук, акт лжи и лицемерия. — Бисмарк еще раз осекся, в этот раз серьезно. Никогда прежде его не осаживали в таких ситуациях. — Пусть моя боль останется моей. Это только мои проблемы. Вы что-то хотели по делу?

— Да. Я хотел бы вас пригласить на совещание. Нужно завершать эту войну, которая уже потрясла Европу самыми невероятными ужасами. Нужно ее завершать… Если честно, зная, чем она обернется, я бы ее не начал.

— Дорогой Отто, не раскисайте. Есть замечательное правило: «Делай, что должно, и будь что будет». Представьте себе шхуну, которая идет по бушующему морю. Погибнет она в волнах? Никто этого не знает и знать не может. Но дело каждого члена экипажа — делать свою работу, быть на своем посту и стоять до последнего вздоха, ибо если он струсит, запаникует или станет рассеянным, то подведет остальных и корабль пойдет ко дну. Вся наша жизнь — это плавание по бушующему морю. Она сопряжена с потерями, иногда ужасающими. Мои агенты сфотографировали ту гирлянду из тел, что соорудили из Иоганна Саксонского, его семьи, родственников и свиты. Они все были обнажены, сильно избиты и висели на виду как какое-то жутковатое украшение со сногсшибательным сладковатым ароматом гниющей плоти. — Бисмарка перекосило. — Да, Отто, да. А ведь еще неделю назад ничто не предвещало беды. Великосветские дамы даже не подозревали, что с них сдерут одежду, изнасилуют толпой и отправят «танцевать в петле». Их вешали очень аккуратно. Да. С особым садизмом — чтобы нечаянно не сломать шею. Очевидцы говорят, что некоторые из них дергались в петле до десяти минут, корчась от удушья. Больше всего досталось детям, которые из-за малого веса задыхались дольше остальных. — Александр замолчал и задумался.