Папа же, все равно, хвастался этой картиной, равно как и разными грамотами, которые мне давали за чтение стихов на конкурсах. Стихи были, как правило, типа такого: "Когда был Ленин маленький,\\Похож он был на нас.\\Зимой носил он валенки,\\И шарф носил, и варежки,\\И падал в снег не раз".
Правда, один раз эти грамоты - они тоже на стене в кухне рядками висели, залил бражкой, которую он настаивал на бруснике. Ставил он бражку по причине дефицита алкоголя. На флягу он надел резиновую перчатку, которая если надувалась и показывала вверх всей пятерней, то настойка была готова, а саму флягу приближал к батарее, находящейся как раз под висящими грамотами. Один раз эта бочка так вспучилась, что перчатка, похожая на пузатый шарик, наполненный до нельзя кровавой жидкостью, выстрелила как из пушки. Не только грамоты, но и весь потолок, который папа незадолго до этого побелил, оказались окрашены в цвет революции. Фляжка выстрелила ночью, как крейсера "Авроры". Свершилась не революция, а бардак на кухне. Вспухшие и облезлые грамоты пришлось выкинуть на помойку.
Сквозь толпу за бухлом
Что касается же потерянного мной узла с бельем, то папа по этому поводу долго ворчал. Все же, он был из простой семьи, и знал цену каждой наволочке и простыне, а уж тем более пододеяльнику. Я боялась, что мама тоже начнет злиться и, в конце концов, меня поколотят. Но мама перевела тему на то, что ей это старое белье уже глаза промозолило, и они начали ругаться относительно имеющегося уровня жизни.
А папа, чтобы улизнуть от этих разглагольствований, собрался в магазин. И меня с собой взял. В этот раз мы путь держали в винно-водочный. Папа не часто, но все же, бывало, брал меня с собой на ответственное, по его мнению, задание. В поход за бухлом в виде "поршика" (так он ласково звал "Портвейн") и водки.
Тогда была напряженка со спиртным, а выпить хотелось не только пива, но и более крепкого. А поскольку в 1985 году Горбачев объявили антиалкогольную компанию, то и перебои со спиртным были серьезные. Когда бухло выбрасывали в магазины, то такие очереди выстраивались - как в мавзолей. Люди не понимали, что творится в стране, но однозначно хотели выпить и закусить.
Поскольку я была маленького роста, то меня удобно было посылать с авоськой, в которую бросали деньги, через толпу добраться до прилавка. Какое было столпотворение!
Папа говорил - ну, доча, давай, дерзай. И я, как на крутых виражах, начинала обходить мужиков, то улыбаясь, то проявляя настойчивость и пронырливость. Как малек среди большого квакающего болота я добиралась до входа в магазин, а там уже просто стояла как суслик и выжидала - кто из мужиков пожалеет меня и поможет купить бухло, как папа называл вино и водку. Зачем нужен этот алкоголь - никто мне не объяснял, говорили - вырастешь, поймешь. Но для меня, десятилетнего ребенка, этот поход был в своем смысле компьютерной игрой - с одного уровня перескакивала на другой, идя к цели. Где-то надо было правильно отпрыгнуть, чтобы сверху, с козырька магазина не упал прямо на меня здоровенный пьяный мужик - многие придурки пытались сначала пройти до дверей подвального магазина по каменной стене. А потом уже через козырек проникнуть внутрь, но крыша была покатая, и мужики нередко срывались. Надо было и выворачиваться, потому что в сильной тесноте мужики могли просто меня задавить. Попадались и женщины с ужасной внешностью - раздутыми от перепоя щеками или с разбитыми носами - таких больше всего надо было бояться, они могли и пнуть незаметно, и ущипнуть больно. Я выворачивалась, как могла. Ничего не боялась - проходила между всеми - трезвыми и пьяными - как лилипут. Не было у меня совсем чувства страха, а только желание выполнить отцовское задание. Кто-то пытался вырвать у меня сумку, догадываясь, что там деньги, но находился и тот, кто успевал меня защитить. Не совсем же одно быдло в этой безумной очереди было. Добрые мужики помогали мне покупать портвейн и водку - сколько было положено в одни руки, кидали в сумку даже сдачу и я также, уже упрямо таща за собой сумку, пытаясь не разбить стекло, возвращалась обратно - аккуратно, тихо, иногда говоря, как муравей из мультфильма: "Спасите, помогите, пропустите, а то укушу".
Один раз папу отругал незнакомый старик с большой, как у Льва Толстого бородой, говоря, что нельзя рисковать здоровьем дочери, посылая ее на такие жуткие задания. Ведь меня, худенькую, могли бы затоптать. Но больше всего этого старика беспокоила моральная сторона - разве можно ребенка посылать за выпивкой!
- Как вы можете, папаша! Вы почитайте Макаренко! Вы просто одумайтесь! Ребенок все впитывает как губка! А вдруг он вырастет алкоголиком? Если это девочка, то когда она вырастет, не сможет рожать, как нормальная женщина. Если личность пристрастится к алкоголю, то она погибнет.
- Да я же не пить ее заставляю
- А вы не перебивайте, а слушайте! Вы любите своего ребенка и не позволяйте ему бывать в таких злачных местах. Иначе я сообщу, куда следует, а мне это сделать никакой трудности не составит! Тогда уже ближе и познакомимся, если я вдруг еще раз увижу вашу девочку возле винно - водочного магазина. Поймите, что вы совершаете преступление. А власть не дремлет! Зарубите это себе на носу, гражданин!
И мужчина так сверкнул своими маленькими очками, что папа склонил голову и покусывал губы, стараясь быстрее отвертеться от этого непростого мужчины.
Взрывающиеся ракушки
Словом, папу тогда отругали серьезно - он, сначала пытался огрызаться, но потом все спокойно выслушал, в некоторых местах мыча, как бычок, и больше уже меня не отправлял за бутылками сквозь эту чертову толпу. Наверное, чего-то побоялся, все же, он был очень законопослушным человеком и преступать черту было не в его правилах.
А что касается алкоголя, пил-то папа исключительно в выходные, как обычный советский человек - отпашет всю неделю за баранкой, а потом решает расслабиться. Или в кино сходить, или дома с друзьями погулять, или, что я больше всего любила, съездить к нашему Охотскому морю.
На костре мы тогда жарили мидии - прямо в ракушках, которые мы по отливу собирали. Закатываешь трико по колени, разуваешься и ходишь по склизким "деснам" моря, пока прилив не начался. Этих ракушек - завались! Тьма-тьмущая. Либо в котелке варили, либо кидали прямо в угли, как картошку в кожуре - ракушки "взрывались" и доходили до готовности. Мама эти ракушки с мидиями, как семечки щелкала. Я же не особо любила это лакомство, которое потом, когда я выросла, везде называли деликатесом.
Больше всего мне нравилась вяленая корюшка или если ее не было(она ловилась по сезонам, в определенное время), то уёк (мойва). Уёк, кстати, можно было недалеко от берега прямо ведром или котелком черпать, чем я тоже любила заниматься.
Папа одно время решил помимо основной работы еще и свиноводством заняться. Прикупил на окраине Магадана старенький дом, где оборудовал целую ферму - прямо в жилых комнатах, оставив только две для обычного - людского проживания. А на чердаке он вялил рыбку. Ох, и вкуснятина была! Я украдкой, когда корюшка или уёк еще полностью не завялится, все равно лазила на чердак и ела эту полусырую, но хорошо просоленную рыбку. Наберу за пазуху штук десять и бегу с мальчишками играть. Их угощаю, сама грызу. И сытая, и довольная. У корюшки - самая вкусная икра. Бывало, не хуже противного хохла понадкусываю корюшку, икру всю повыем, а потом она портиться начинает. Папа ругает меня, но за еду не бьет, а сам уже другую партию вешает вялить.
Были в частном доме и кролики, помимо свиней. Кормить их было моей обязанностью В помещении, где находились кролики, в отдельной клетке жил песец. Откуда он взялся - не знаю, но жрал одно сливочное масло и лаял как вредная собачонка. Как-то он прогрыз деревянное дно клетки и убежал. Мама все кричала: "Убежал воротник на пальто! Зря мечтала о таком воротнике, зря кормили эту заразу, столько масла сливочного перевели!".
