А ведь сначала я блеснула тем, что сделала красивую картину, где я выжгла по трафарету зайца, парящего на парашюте, и волка, упавшего на парашют. Раскрасила. Преподаватель, похожая на черепашку из Буратино, восторгалась и говорила, что отправит ее на городскую выставку, потому что у меня - талант. А потом она также уверенно говорила, что меня вообще ни в какие заведения нельзя пускать, что меня надо в школу для умственно отсталых сдать, потому что я везде двери буду портить. Да что вы все с этой "лесной" школой заладили - чуть-что, сразу к дебилам?! Неужели ребенок не может пошалить, как говорил Карлсон? Вслед за мной преподавательница бросила мне картину "Ну, погоди" и сказала, что меня опасно на разные выставки водить, еще там пожар устрою из ничего. Я подняла картину, вытерла рукавом пыль и принесла домой. Дескать, как Раневская говорила: "Вон из искусства!"
Папа дома на самое видное место в кухне эту картинку повесил, а мама говорила, что еще надо сделать - в зал и друзьям, и что надо обязательно дальше такой полезный кружок посещать, раз учат такому классному делу.
Я не стала углубляться в детали и ничего не рассказывала про "выжженные" мной двери в кружке, откуда я вместе с картиной как пробка вылетела. А папа гордился моей работой, друзьям показывал, особенно своему другу -художнику по кличке "Грек", с которым он познакомился, когда я пошла учиться в первый класс.
Грек поселился в двухкомнатной квартире на пятом этаже, занимая только одну комнату, а вторая все время была закрыта и там совсем никто не жил. Грек был профессиональный художник, с пышными усами и пышной золотистой шевелюрой. Волосы у него были зачесаны назад, поэтому полностью был виден лоб и красивые коричневые глаза, в которых как будто навсегда замерла тоска.
Грек и "Афоня"
Он, может, и был гениальным художником, но вечное искусство его не кормило. Он занимался разными шабашками: плакаты, таблички рисовал, подрабатывал и тем, что выводил на больших полотнах что-то вроде "Спортлото-82. Начало в 18 часов. Цена билета 50 копеек" или "Афоня. Начало в 17 часов. Цена билета 50 копеек", или "Орел и решка", начало в 20 часов, цена - 1 рубль".
Просторная комната Грека была похожа на мастерскую, как в художественных фильмах. Он был на самом деле оригинальным скульптором, вытачивал из интересного, темного цвета пенопласта бюсты античных героев, морды мифологических животных, что для меня мало было понятно.
Рисовал или вырезал скульптуры он постоянно под музыку Аллы Пугачевой. Особенно часто крутил песню "Миллион алых роз", считая, что это песня про него. Репертуар Аллы ему не нравился, но он говорил, что голос у нее замечательный, и ей тоже приходится выживать, раз она таким золотым голосом поет всякую ерунду. Дескать, разменивает себя по мелочи, а предназначена на самом деле для чего-то великого. Но я не понимала его, потому что мне репертуар Аллы Пугачевой нравился очень.
Грек спивался, но не хотел себе в этом признаваться. Я любила разглядывать его картины с красивыми русалками, сидящими в полоборота, сфинксов, пока папа с Греком разговаривал и выпивал в этой квартирной мастерской. Грек ругал власть, ругал строй, в котором жил, и говорил, что этим миром вместе с КПСС правят исключительно блат и воровство, что душа и сердце в этом государстве не нужны, а поэтому многие люди не видят своего завтра и вообще какого-то будущего, тем более коммунистического, потому что это все - утопия.
- Пусть Томаса Мора читают, кто в коммунизм верит! А лучше Оурэлла полистайте! Умнее станете! - говорил он, сильно напиваясь.
Спал он в мастерской прямо на матрасе, потому что у него не было даже дивана, а только стол и два стула. Когда он резко вставал и вспоминал, где находится туалет, то на пути ронял мольберты, которых у него было два, картины и скульптуры.
Он ни во что не верил, а все говорил , что "мы отдельная когорта, мы не верим ни в Бога, ни в черта", имея в виду под "мы" только одного себя. А Греком его назвали, наверное, потому, что он очень обожал древнегреческих и римских героев, с которыми меня наглядно знакомил.
Он мог бесконечно цитировать "Илиаду" или "Одиссею" Гомера, читая бессмертные строфы, написанные гекзаметром. Накидывая на себя грязную, испачканную красками простынь, он произносил: "Вышел таков Теламонид огромный, твердыня Данаев. Грозным лицом осклабляясь, и звучными сильными стопами Шел, широко выступая копьем длиннотенным колебля... Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься, Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея! Я испытую, чего на земле не испытывал смертный: Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю..." И так мог цитировать бесконечно, с упоением, хотя я, десятилетняя, ничего не понимала - почти ни единой строчки.
Каждый раз он любил повторять: "Не надо верить в Ленина, Маркса, Энгельса. Это временные идолы, а вот античные герои - они вечные, как и все настоящее искусство!".
Однажды при мне пришли непонятные мне люди- папа с Греком допивали третью бутылку пива. Люди, даже не здороваясь, стали шариться по мастерской, будто что-то искали.
- Ищите, ищите, - глядя на них хмельным взглядом, говорил Грек, - снова меня в кутузку завернете? Снова бить будете или на этот раз психушка ?- и снова начинал цитировать "Илиаду", в частности слова Аполлона, да так аллегорично по отношению к этим двум непрошенным гостям: "Энносигей! Не почел бы ты и сам меня здравоумным, Если б противу тебя ополчался я ради сих смертных. Бедных созданий, которые листьям древесным подобно, То появляются пышные, пищей земною питаясь, То погибают, лишаясь дыхания..."
- Живи пока, дядя, - сказал один из них, пнул мольберт с русалкой, и они быстро вышли.
- Вот они шакалы, чудовища, церберы, охраняющие плоскостопие мозга советских граждан, а Кота-Бегемота нарисованного они-то не заметили, ха, ха, ха, а то бы загребли, нелюди, - говорил Грек, а потом рассказал мне о Прометее, сравнивая себя с ним.
Я просила рассказать Грека и о том, кто такой кот- бегемот, но художник ответил, мол, мне это рано знать, что еще успеется, и с большим энтузиазмом перешел на мифы древней Греции.
Папа - обычный дальнобойщик, что-то, перебивая его, пытался сказать: дескать, будь осторожнее, сосед, а то ходят-рыщут тут, как в своей квартире. Но папа ни в каких идеологических конфликтах даже очень локального масштаба не участвовал, если ему это и предлагали, а держался от всего подальше. Ему и философия Грека не нужна была - просто интересно было папе - простому водителю поговорить с этим человеком, который был "не как другие" в советском государстве, не рассуждал, как практически все остальные о том, что надо ковер купить в кредит или холодильник, или телевизор. Грека материальные ценности совсем не интересовали - было бы что поесть и на чем хотя бы немного мягком поспать, да и ладно. Он сам был как будто бы затерянной звездой из другого мира - мира, где все должны быть свободы и именно этой свободой счастливы. Может, поэтому он пытался забыться в живописи, скульптурах, античных мифах.
Мне безумно нравились рассказы о Зевсе, об Артемиде и других представителях античного пантеона - мне казалось, что моя маленькая голова будто бы расширяла горизонты, и я воочию представляла те древние миры. Задатки художества Грек во мне, в отличие от папы, не обнаружил, к моей картинке "Ну, погоди" относился не больше, чем к озорству, но папе ничего не говорил, а только улыбался в свои пушистые усы и все приговаривал: "Ехал Грека через реку...".
Грек первым в моей жизни оценил, что у меня есть большие способности к схватыванию фактуры и ее анализу, и что это хорошо может пригодиться при работе журналистом. Но тогда я его не услышала - любовь к журналистике пришла ко мне позднее, лет через пять.
