Так вот, в одиннадцатом часу вечера к нам в комнату зашла пьяненькая воспитательница - она всех обвела захмелевшим взглядом, принялась считать, но у нее, наверное, в глазах двоилось. С третьего раза она плюнула и перестала нас считать, продолжительное время смотрела на меня, пытаясь вспомнить - видела ли она меня раньше. Я же, чтобы ее отвлечь от этой утомительной затеи, торжественно взяла в руки завернутого в газетку леща и понесла, ступая через сдвинутые койки.
Подошла к ней и говорю:
- Понюхайте, как пахнет, лещ, просто пальчики оближешь, а вы пиво без него пьете. Непорядок!
- Да, непоря...- хотела она с удовольствием повторить за мной, но не стала, а ответила:
- Ладно, всем отбой, чтобы я вас не видела и не слышала, если кто захочет в туалет, ведро где стоит - знаете...- и, забрав леща, который ей очень понравился, она ушла.
Операция по "внедрению"
Я выдохнула, дескать, операцию по "внедрению" в лагерь я провела, буду делать и дальше вид, что я тут с первых дней нахожусь и что я та самая девочка - то ли Нина, то ли Света, а, может, Валя. Наверное, пусть будет Валя - так бабушку мою по маминой линии зовут, есть в этом имени что-то родное.
Да, ведро - это что-то с чем-то. Общий туалет в виде кафельных, продолговатых "кошачьих лотков", которые, как говорят, очень любил китайский вождь Мао Цзедун, находился где-то вдали от нашего коттеджа, поэтому ночью до него брести не разрешалось. Не было в коттедже и водопровода, то есть, все домики были неблагоустроенными, если не считать наличие света.
Рано утром нас будили и, построив друг за другом по два человека (а с собой мы брали полотенца и мыльно-рыльные принадлежности, а также куски газет), вели в сторону "кошачьих лотков", а также расположенных там рядом уличных умывальников - обычных, алюминиевых, что тоже было отражением советской "колхозной" жизни. Эти умывальники чаще всего встречались в деревнях и вот, как оказалось, в пионерском лагере. Мальчишки пытались плевать в умывальники, а мы, отвоевывая незаплеванные, пытались быстро умыться и почистить зубы. Туалеты делились на "М" и "Ж", опять-таки, мальчишки пытались подглядывать, все заканчивалось разборками и построением уже на зарядку.
Зарядку проводила вожатая - с ней вприпрыжку мы и бежали обратно до коттеджей. Вожатая была опухшая и с подбитым глазом.
Возле коттеджа нас остановили и предложили приседать, а в то время открылась комнатка наших "командиров", и в одних семейных трусах на веранду с перекошенным дощатым полом вышел физрук - тоже совершенно опухший с бодуна. Но тут же опомнился и побежал обратно надевать спортивную форму. Потом за ним пришел какой-то тоже опухший мужичок и говорил взахлеб, что уже должна на стадионе среди старших отрядов проходить сдача ГТО, а воз и ныне там.
Этим опухшим мужичком был директор всего лагеря. Он, маленький, но упитанный, взял зашкирку физрука, который на ходу натягивал штаны, и орал: "Позор!". Токал толстого физкультурника, потом снова брал зашкирку, толкал вперед, а тот спотыкался и говорил как маленький:
- Папа, я больше так не буду!
По сути, так начиналось мое знакомство с лагерем. Казалось, в тот 1987 год, когда во всем СССР уже были "непонятки" с тем, будем ли мы жить дальше с коммунизмом или всему достигнутому социализму уже кранты, взрослые были больше заняты своими проблемами, нежели нами, детьми. Пьянство среди взрослых, хоть и очень тихое, процветало - наверное, мало, кто не пил, хотя тогда уже были серьезные вопросы с приобретением пойла. Но вот пива было много - это водку сложнее было купить. а пиво в Казахстане выпускали вкусное - я сама как-то пробовала у бабушки, но и она больше предпочитала бражку, которую сама в бидоне ставила. Сахар тоже был дефицит, но ведь варенья в погребе стояло столько, что хоть на пять лет голодовки могло хватить. А из варенья бражка получалась крепкая.
Не случайно муж тетки Вадим все время бражку у бабушки воровал. Делал по-хитрому - в свой бидон переливал бражку, а потом заливал пустой бабушкин бидон водой. Правда, и Вадим мог не успеть до настоявшейся бражки добраться, потому что мой дедушка-кузнец еще раньше Горбачева принялся бороться с выпивкой в доме. Бабушка втихушку от дедушки бражку ставила, но он эти бытовые алкогольные каналы перекрывал, ненавидя все это зелье - только уже по своим личным причинам. Не любил он всю эту дрянь, а бабушка-хохлушка иногда так хотела выпить - на нее просто накатывало такое желание. Но в запои никогда не уходила - выпьет раз в неделю, в пятницу или в субботу, а потом до следующего момента - до следующей пятницы или субботы слушает от дедушки выговоры.
А как выпьет, так деду все в лицо выскажет - и о том, что его якобы не любит (но на самом деле любила всегда), и что жизнь тяжелая, и что, вообще, ей давно на Украину пора, потому что в Казахстане, на чужбине, помирать не хочет.
Шарики из халвы
Вот и в лагере взрослые любили пивко по вечерам тянуть. В то утро услышав про ГТО, мне захотелось сбегать и посмотреть - что же это такое. Может мне тоже это ГТО дадут.
И никому не говоря, я побежала на стадион - одна Танька видела, что я улизнула, потому что после зарядки дети сначала должны были подмести территорию, а потом уже идти также строем в столовую.
На стадионе ребята чуть постарше крутились на турниках, прыгали, приседали. Это и было ГТО. Я тоже пару раз на крайнем турнике покрутилась и побежала в столовую. Здание, как и все другие строения лагеря требовало ремонта - все было такое старое, если не сказать ветхое. Много что требовало ремонта, но, видно, наступали тяжелые времена или, может быть, уже наступили, поэтому до красоты и благоустроенности никому особого дела не было. Те же плакаты, висевшие на каждом шагу - с Лениным или Олегом Кошевым, тоже требовали реставрации. Но кому это было надо? Столовая была неказистая, невзрачная - повара и их помощники были все распаренные и в каких-то не белых, а желтоватых халатах.
Я заметила, как на столик возле раздачи ставили два огромных эмалированных тазика с большими брикетами сливочного масла. Его разрезали на кубики (делала это полненькая женщина, у которой, вываливались груди, когда она всей силой надавливала на нож, чтобы огромное лезвие располосовывало бело-желтую, как цвет халата поваров, мякоть, правда, очень замороженную) и разносили по столам, которые давно уже тоже новизной не отличались.
С другой стороны от окошечка с раздачей находился большой самодельный бак, откуда можно было брать кипяток. Но нам, детям, не разрешалось ни к окошечку с раздачей подходить, ни тем более к баку. Нам наливали теплый чай в граненые стаканы из стареньких советских чайников темно-серого цвета.
Чай был вкусный, но к приходу детей уже практически холодный. Поэтому я предпринимала всякие уловки, чтобы добраться до серого бака и налить хоть немного кипятка. Делала я это на корточках, чтобы со стороны раздачи поварской персонал меня не заметил, а вожатые с воспитателями тоже в тот момент отвлеченно ели.
И сам по себе вкус чая и сливочного масла мне запомнился. Эх, все еще готовилось на всем натуральном - без всяких добавок. Чай в Казахстане был свой - отменный, отборный. И масло свое выпускали - с завода сразу в лагерь, так сказать. И печенье, опять-таки, своего производства - казахстанского. Ох, как было здорово, намазывать масло на печенье и складывать гармошками! Тогда еще, хоть и наступали тяжелые времена, но что касалось чая, масла, печенья - этого было завались. Можно было ребенку брать столько, сколько ему возможно было унести в руках.
А еще была безумно вкусная халва, которую тоже можно было есть хоть килограммами. Мы ее катали в шарики, представляя, что это оригинальные конфетки, а потом шарики складывали под подушку. А поздними вечерами что-то из этих шариков лепили - человечков, животных. Правда, нас потом ругали за грязные, промаслившиеся наволочки, но отучить от этих забав и лепки было невозможно. Да, тогда с конфетами, как и с водкой был дефицит, но зачем они были нужны, если печенья и халвы было хоть отбавляй? Да и мясных блюд давали много. Так что, насчет питания было нормально - еще по-настоящему, по-советски.
