Я, сидя за нотными тетрадями, смотрела в окно и вздыхала, потому что за окном играли мальчишки - то в лужи камни бросали и так аппетитно бродили по воде в резиновых сапогах, то потом в снегу кувыркались. А мне то уроки надо было сделать, то с нотами заниматься, разучивать на аккордеоне этюды. Я рвала нотные тетради, но меня ругали и покупали новые. Я пинала аккордеон, но его обратно в службу проката не сдавали. Портить я его боялась - меня бы точно прибили. Хотела подплавить спичками клавиши, но тоже не рискнула. Меня совсем не привлекал никакой музыкальный инструмент, тем более этот громоздкий аккордеон.
То ли дело папина гармошка - как было весело петь под нее всей семьей за кухонным столом. То веселую армейскую песню "Три зимы, три весны, отслужу как надо и вернусь" пели, то грустную фронтовую "Огонек". А тут надо было на аккордеоне жалкие звуки исторгать, уча ноты. Помогите мне, боги!
Помогла сестра, которая еще не успела родиться. Она должна была появиться в середине сентябре 1985 года, и у мамы стало появляться жуткое раздражение, когда я дома "пищала" на аккордеоне. Где-то уже за три-четыре месяца до появления сестры на свет папа вытащил из кладовки санки. И также, как в сентябре, он в мае повез аккордеон на санках, а сверху на инструменте в чехле сидела счастливая я. В начале мая как раз прошел снег и случились сильные заморозки, поэтому по покрытому льдом асфальту санки могли ехать как по маслу. Даже вместе с аккордеоном и со мной впридачу - папа косился на меня, везя санки, как бурлак, но не произнес ни слова. Дескать, чего из обезьяны человека делать - пусть себе на дереве качается, если на аккордеоне играть не хочет. Именно так он на меня смотрел, а я как всегда вида не подавала и пела любимую песню Аллы Пугачевой "То ли еще будет, то ли еще будет...", а потом "Ах, вернисаж, ах, вернисаж...". Эх, спасибо тебе, сестренка, что ты так вовремя поселилась у мамы в животике!
Мальчик, отойди, я не твоя мама!
До школы мама взяла меня с собой на Черное море, как это принято было раньше у советских людей - ездить на курорты. Это был 1982 год - мне в мае как раз семь лет исполнилось, должна была после оздоровительного летнего тура отправляться в школу. Какие-то воспоминания от тех моих семи лет остались.
Помню Ялту с каменистым пляжем и сильным прибоем. Мама на одном большом камешке грелась, словно змейка. А я, недалеко уйдя в воду, плескалась. Был такой прикол - стоишь в воде и ждешь новую волную. И встречаешь ее грудью. И стараешься устоять. Такой азарт, такой восторг!
Но тут одна из волн оказалась слишком большой и напористой. Умные дети успели убежать. А я, упрямая дурочка, осталась.
Помню, в этой большой волне я перевернулась, как в сальто, и меня водой выкинуло на берег. К счастью, не на камни, а на небольшой песчаный пятачок. Люди стали кругом махать руками, кричать: "Ребенок убился!".
Я, конечно, на какое-то время то ли сознание потеряла, то ли просто замерла от страха. Но больно мне не было. Испуг только. Одна горластая женщина с тройными складками живота истошно орала: "Где мамаша у этого мальчика-придурка?!". Из-за моей смешной короткой, под горшок, стрижки и нескладной тощей фигурки меня принимали за мальчика - я не возражала.
Я, очухавшись и увидев, что вокруг столпились, будто бы на похоронах - кружком, люди, встала и стала глазами искать маму. Подошла к ней, но не совсем близко. Мама совершенно равнодушно посмотрела на меня и сказала: "Это не мой мальчик, у меня вообще девочка". И громко крикнула в мой адрес: "Мальчик, иди отсюда!".
Я возражать не стала - побрела по камешкам в сторону коттеджей, присела на корточки и стала выжидать, когда мама ко мне все же подойдет. Одна сердобольная женщина, все же, еще бежала за мной и говорила: "Давай я помогу тебе твою маму найти!". Я же, чтобы она от меня отстала, сказала: "Я не с мамой приехала, а с папой, он скоро придет" - и отвернулась от этой назойливой дамы.
В Евпатории, равно как и в Симферополе, мне больше всего понравилось. Как у той королевы бензоколонки - посмотрите налево, посмотрите направо... цветущие сады. Что-то в этом роде.
Был разгар лета, и такая красота была необыкновенная, включая еще и чудесную старинную архитектуру, которой в Магадане с его серыми домами да еще не снесенными бараками не было. На меня, хоть и маленькую, большое впечатление произвели Бахчисарайский фонтан, Ласточкино гнездо. Правда только во внешнем плане, а вот какого черта было переться внутрь пещер и зданий - я так и не поняла. Ну посмотрел, понаслаждался со стороны и беги на море купаться. Нет же, как уважающий себя советский гражданин, мама отчаянно участвовала во всех дурацких и совсем идиотских экскурсиях. До сих пор ненавижу подъем на Ласточкино Гнездо. Зачем, будто на Великой китайской стене, переться вверх по широким каменным ступенькам? Бабулек больше всего было жаль - двигались наверх чуть ли ни на корточках. А там где Ласточкино Гнездо, внутри была какая-то дорогущая кафэшка, где мама, хоть и северянка с более высоким заработком, чем на материке, не могла позволить мне купить мороженое.
Море я любила, ведь сама родилась возле Охотского, хоть и очень холодного, но, опять-таки, как стандартную девочку из советской эпохи, меня надо было сфотографировать, словно обезьянку или попугая, а лучше вместе с этими животными. И надо было софтать на зависть всем северянам меня очень загорелой - такой загорелой, чтобы мамины знакомые просто обзавидовались, потому что на Севере такого загара не заработаешь, а соляриев в то время не было.
Причем, надо было сфотать либо на фоне моря, либо прямо в нем. А поэтому надо было найти какого-нибудь фотографа. Да еще таким образом, чтобы еще меня можно было тут же рядом обнаружить, потому что фотограф долго ждать не будет, а я могла часами в воде сидеть и баловаться с ракушками - попробуй, дозовись.
Индеец и осы
Мама, к счастью, нашла фотографа, а меня она держала за руку так крепко, чтобы я не вывернулась и куда-нибудь не отбежала, что у меня эта рука еще долго болела.
Фотограф был слегка пьян и очень нервничал. Ему и без того уже хорошо удалось заработать на пляже, где желающих запечатлеться было хоть отбавляй. У него не было ни попугая, ни обезъянки на плече, но был жуткий индейский костюм или индейско-папуасский: с пестрыми перьями головной убор и юбка-мочалка с прицепленными к ней монетами неизвестного государства. Словом напялили все это на меня с трудом, с "психами".
И тут мама обратила внимание на то, что я, сволочь, абсолютно белая. Ко мне загар не "прилипал" - я была белая, как снег. Даже когда я до пяти лет жила у дедушки с бабушкой в Казахстане, где солнца было навалом, я все равно не могла загореть - да хоть целый день меня на солнцепеке держи, закончится все только солнечным ударом. Мама злилась не на шутку, да и фотограф нервничал, потому что не понимал нас, дескать, какая разница - загорелый ребенок или нет. Но он же был не северянином, для которого загар и солнце - это что-то экзотическое.
Короче, все закончилось тем, что мама меня измазала купленным ею наспех малиновым мороженым, потому что шоколадного не было. Меня еще побрызгали морской водой, отчего кожа становится темнее, если еще не успевает высохнуть. Словом, была я искрасна-коричневая с нелепым перьевым ободком и в юбке из монет, и всем своим видом а еще и припухлыми губами, которые меня заставили понадкусывать (чтобы эффектнее было на снимке), я, наверное, смахивала на негритянку, в честь которой меня назвали. Только Анджела получилась немного болезненной - не столь темнокожей, сколько страдающей краснухой.
Могло бы быть еще и хуже, я могла бы получиться еще и с волдырями. Потому что во время съемок сначала возле одного уха, а потом возле второго стали протяжно жужжать неизвестно откуда примчавшиеся осы - две из них, нацелив на меня свои жала, пытались приземлиться на пахнущие малиной щеки. Я уже рассчитывала на удачу, вернее на то, что не укусят эти противные насекомые - терпела, как могла. Мама с фотографом требовали мне улыбнуться, но у меня не получалось, а сорвать съемку ором, что рядом кружат осы я не могла - заработала бы от мамы по затылку - она и без того была раздражена.
