- Может, встретимся, пообщаемся? - предлагаю ей, поскольку возникает мысль, что Лизе стоит развеяться. - Как думаешь?

После небольшого молчания снова звучит безрадостный голос:

- Нет, Данила, спасибо, но... я занята сейчас. И потом, придется приводить себя в порядок, а я разленилась в последнее время. Спасибо, Данил!

- Как хочешь! - уступчиво соглашаюсь я. - Всё так же в банке?

- Да. Скоро в декрет уйду, надоело всё. А ты давно приехал? Мне Алёнка рассказала, что вы виделись.

- Попили кофе. А приехал я месяц назад... - делаю паузу, и Лиза тоже молчит. Не знаю, как спросить её о ребенке - почему она говорит всем, что я его отец. И говорит ли? - Ты... у тебя от кого ребенок?

- А что?

Решаю высказаться напрямую, без недомолвок.

- Я от Алёны слышал, что ты всем говоришь будто он от меня, что мы с тобой...

В ответ долгое молчание.

Я представляю на губах её усмешку, циничную, наглую, которой она прикрывается как бронежилетом - на ум невольно приходит сравнение, связанное с военной жизнью в Донецке. Сейчас она отбреет меня, поставит на место глупое белковое тело. Но Лиза говорит тихо и виновато:

- Этот ребенок не от тебя, не волнуйся!

- Хорошо! - как дурак соглашаюсь я, и меня подмывает задать вопрос об отце, но я вовремя удерживаюсь. Мне до него нет дела, до этого папаши, кто бы тот ни был - Кравчук или Евгений Иванович, главное, что Соснина признала правду - ребенок не мой, и я не имею к нему никакого отношения. Теперь, когда расставлены точки над "и", становлюсь добрым и щедрым, мне хочется отблагодарить Лизу, но я не знаю, чем.

- Ты точно не хочешь встретиться? А то смотри, посидим, попьем кофе.

- Нет, мне теперь кофе нельзя. У меня много ограничений.

- Ну, ты там не закисай! Хочешь, просто погуляем в парке, я слышал, что будущим мамам полезно гулять.

В трубке раздается негромкий смешок.

- Ты хороший человек Данила. Спасибо тебе!

Закончив разговор, решаю, что обязательно вытащу Лизку на улицу - нечего сидеть дома и смотреть на четыре стены.

И вот в один из солнечных еще не холодных дней, мы идем с ней по парку. По бокам дорожек нападала листва, сухо, чистый воздух наполняет легкие свежестью. Под плащом у Лизы уже ясно обозначился круглый живот.

- Слушай, - обращаюсь к ней, - тут недалеко есть больница, я хочу денег передать ребятам, они из Донбасса, лечатся там.

- А ты откуда их знаешь? - удивленно вскидывает бровь Лиза.

- Лежали вместе, - вру я наглым образом, - когда руку сломал в Египте, попал к ним в палату.

- А-а...- протянула Соснина, - ну если хочешь, пойдем.

Я вижу, что ей не хочется уходить из этого теплого солнечного парка, уже растерявшего листву, но еще не утратившего своего летнего обаяния, однако она пересиливает себя.

Об этих ребятах я видел сюжет по телевизору: кто-то из них был серьезно ранен, некоторые лишились рук или ног, но они не выглядели неудачниками, людьми, проигравшими войну. И меня с необъяснимой силой тянуло к ним. Словно там, под огнем, я был настоящим человеком, не аморфным телом, хныкающим от любой проблемы, не офисным планктоном, озабоченным в каком ресторане спустить бабки или где потусоваться в летнем отпуске. Я понял именно там, что война создает особое братство из тех людей, которые ежеминутно рискуют жизнью и потому понимают её настоящую ценность.

Скептически прислушиваюсь к своим мыслям. Они кажутся мне, при некотором размышлении, немного высокопарными, пафосными, словно я выступаю на патриотическом митинге как заматерелый оратор-популист.

Война - это плохо, вот, что важно, а не братство, не чувства, не ностальгия.

Возле больницы, куда мы добрались пешком, был разбит небольшой скверик. Пользуясь последними теплыми днями, больные выползли наружу, расселись на скамейках, вели неторопливые беседы друг с другом. Повсюду мелькают светло-синие больничные халаты, казавшиеся каплями дождя, стекающими с желтой листвы. Эти халаты вызывали у меня странные ассоциации с тем самым полем подсолнечника возле села Засечное, желтым полем, утонувшем в голубом небе.

Добровольцев из Донбасса я обнаруживаю сразу, едва мой взгляд запечатлевает открывшуюся картину. Два парня в больничных халатах - один в инвалидной коляске без ноги, а второй с перевязанной рукой, висевшей на ремне, - сидели неподалеку.

- Вон они, - показываю на них Лизе, и чтобы её не смущать, продолжаю, - ты постой здесь, я сейчас с ними поздороваюсь и дам денег.

- Нет, я с тобой! - вдруг упрямится девушка.

- Ну, пойдем!

Мы подходим к парням, останавливаемся. Добровольцы с удивлением смотрят на меня, и я достаю деньги - несколько тысячных бумажек, отдаю им с широкой улыбкой.

- Выздоравливайте, хлопцы!

Хочется еще что-то добавить, но внезапно у меня перехватывает горло от волнения, и я судорожно кашляю. Ополченцы берут деньги, всё так же удивленно глядя на меня и Лизу, и я вдруг с неудержимой силой чувствую, что меня тянет обратно в Донецк, на войну, что там мое место.

Мы отходим и встаём неподалеку.

- Не знала, что ты у нас благотворитель, - то ли насмешливо, то ли всерьез роняет Соснина, и я обнаруживаю на её губах опять ту же пренебрежительную усмешку, которая так меня всегда раздражала.

"Лиза возвращается к жизни, - констатирую я. - Хищники не скатываются до уровня белковых тел. Даже душевно раненые".

- Просто захотелось помочь, - говорю в оправдание, словно меня кто-то принуждал оправдываться в хороших поступках.

- Мужики, достал!

Я оглядываюсь на громкий возглас и замечаю, что к ополченцам подходит третий, то же в больничном халате, с бутылкой водки в руке.

- Может, и ему подкинешь бабок? - насмешливо осведомляется Соснина.

Переступаю с ноги на ногу и не знаю, что предпринять. Однако мои сомнения рассеивает случайный больной, проходящий неподалеку. Увидев донецких бойцов, он реагирует весьма неожиданно:

- Вот алканавты - с утра пораньше!

- А что каждый день закладывают? - интересуется Лиза, иронично поглядывая на меня.

- Как попали в больницу после аварии - так и не просыхают.

- Какой аварии? - недоумеваю я, - в Донецке?

- Послушайте, молодой человек, откуда Донецк, причем тут Донецк? Это ремонтная бригада. Они работали в области на теплотрассе и, там у них что-то приключилось по пьяни, вот и попали сюда.

- Спасибо! - тихо бормочу, испытывая стыд за свой гуманитарный порыв, но Лизе ничего не объясняю. Она берет меня под руку, и мы чинно удаляемся. Когда отходим подальше, Соснина не выдерживает и прыскает:

- Молодец Данила, хорошо помог Донбассу!

- Ошибка вышла. Бывает! - вздыхаю я и оглядываюсь. На скамейке воссоединившаяся тройка в халатах вершил свой революционный суд над бутылкой водки.

21.

В середине ноября пошел первый снег. Он сыпал крупными мокрыми хлопьями, прилипал к одежде, к тротуарам и проводам. Под мокрым снегом еще теплая земля хранила незамерзшие лужицы, в которые я пару раз опрометчиво ступал черными кожаными туфлями. Они, как водится, промокли, и я порадовался, что на новой работе поставил под тумбочку сменную обувь. Сегодня придется переобуваться.

За это время я нашел работу. Особо не напрягался - забросил резюме в интернете на пару-тройку сайтов и получил подходящее предложение. Теперь занимаюсь транспортной логистикой в сетевой продуктовой компании. Доставка грузов, разгрузка. Обыкновенная работа.

Несколько раз у меня возникало желание позвонить Ане - той девушке на велосипеде, написавшей на дверном стекле моего "Шевроле" свой номер губной помадой. Этот номер я сфотографировал и иногда поглядывал на размашистые красные цифры, просто так, от нечего делать.

Номер вел меня к новой встрече, с которой обычно все закручивается, как закрутилось с Лизой, когда начал с ней работать в одном офисе. Но тогда у меня были связаны руки. Теперь развязаны.