Стою молча и неподвижно и вдруг, немного дальше от того места, где я в смятении ожидаю своей участи, звучит звонкая автоматная очередь. Потом опять шуршание, голоса вдалеке. Один из них принадлежит худощавому Фантому.

Он меня не убил, оставил в живых?

Бессильно опускаюсь вниз, просто падаю, подминая под себя подсолнух. Я жив, я жив! В мозгу пульсирует только эта мысль. Я опустошен, меня словно здесь уже нет, точно я превратился в того самого фантома, которым назвался мой палач.

Бездумно и безвольно лежу в подсолнухах, и посторонние мысли заполняют голову. Например, об одном художнике, о Ван Гоге. Он бы, наверное, нашел краски, нужный ракурс, чтобы изобразить моё лежание под синим небом в желтых лепестках. Молодой человек с обезумевшим лицом на фоне желто-голубой гаммы. Достойный апофеоз гражданской войны!

Через несколько минут напряжение падает, постепенно прихожу в себя.

Почему он меня не застрелил, ведь я для него "ворог"? Почему? Может он увидел во мне родственную душу? Наивное и глупое белковое тело, случайно попавшее в самое пекло, которое даже уничтожать не нужно, поскольку убийство не принесет никакой пользы?

Ответа не знаю. Медленно встаю, возникшее в эту минуту во мне желание диктует только одно - убираться отсюда как можно скорее.

Я бреду по полям в сторону Донецка, обходя опасные дороги.

Что теперь будет с ополченцами Засечного, с братьями Безручко, с дядькой Никитой? Что будет с Оксаной? Наверное, перейдут на другой блокпост, там есть еще один за селом, или спрячутся, или на худой конец удерут. Какая мне разница! Это не моя жизнь.

Ковыляю в мареве жары, с трудом сглатывая остатки слюны пересохшим горлом. Передо мной пустыня, хотя и покрытая кукурузой с подсолнечником. Воды нет нигде - ни реки, ни колодцев.

В голове туман, хочется есть, хочется пить, хочется упасть на землю и заснуть. И чтобы никто не мешал. Но я иду, совершая свой безостановочный переход, как отступающая армия, которая выходит из окружения. А ведь здесь когда-то шли бои с немцами и, возможно также шли усталые, голодные красноармейцы, отступая под натиском танковых колонн генерала Клейста.

Пока иду, вспоминаю свою жизнь в Засечном, и делаю для себя несколько немаловажных открытий, которые систематизирую в голове. В основном, мои размышления касаются белковых тел.

Оказывается, любовь у этих существ заменена благодарностью. Такое чувство у меня, например, возникло к Оксане. Не знаю, что она испытывала в свою очередь ко мне, да я и не интересовался. Хотелось только надеется, что не разбил ей сердце.

Еще одно открытие. Белковые тела любят играть в разные идиотские игры, примерно такие, в какую играл с моей головой нацгвардеец. Щелкать курком над ухом - для них интересное времяпрепровождение.

И еще. Их чувства поверхностны, мимолетны, как и переживания по поводу случайных знакомых, если судить по моим переживаниям в отношении дальнейшей судьбы Оксаны и её односельчан - переживаниям, сводящимся к нулю.

Вот такие открытия, которые я вряд ли сделал бы их в своем родном городе, общаясь с коллегами по банку, с Лизой, с Кравчуком.

Стихия войны, опасность, отрезвляюще бьют по мозгам.

15.

Пока я сидел в Засечном, Донецк из тихого, зеленого и мирного города превратился в город-крепость. Он подвергался ежедневным обстрелам, внутри работали диверсионные группы, заканчивалась вода и еда. А еще медикаменты. Короче, нормальный фронтовой город.

Новый блокпост, куда я попал спустя несколько суток долгих блужданий по проселочным дорогам, находился в одном из пригородов Донецка с северной стороны, неподалеку от Старомихайловки. Нас окружали частные дома, наполовину разрушенные снарядами украинских войск во время их наступления, частью пострадавшие от огня пожаров. Практически все с выбитыми стеклами. Местных жителей я почти не видел и куда они делись - бог весть! Наверное, превратились в беженцев.

Блокпост здесь не такой беспонтовый и бутафорский как у Засечного - никаких мешков с песком и старых автомобильных шин. У дороги положено несколько бетонных блоков, между которыми устроены удобные бойницы; неподалеку вырыты глубокие окопы, чтобы можно было укрыться во время обстрелов танками или другой артиллерией. В общем, на первый взгляд, всё достаточно солидно и надежно. Ну, а второй взгляд бросит тот, кто выживет.

Иногда наблюдаю, как мимо блокпоста два дедка катят на тележках пластиковые бутыли с водой. Позади них ковыляет бабка, пытаясь не отставать, но бабка грузная, тяжелая и она, конечно, отстает. Эта старушка напоминает мне таких же её сверстниц, сидящих возле домов на лавочках, мирно судачащих о соседях. Только они сидят далеко, в моем городе, где нет войны, и я думаю, что такую заварушку, если она уж случилась, лучше всего переносить молодым. Старикам сложно, у них меньше шансов спастись.

- Север, эй, Север! - здесь ко мне обращаются по позывному.

Я оборачиваюсь. Рядом останавливается мой нынешний начальник, командир блокпоста. Зовут его Гранит, и ни в какое сравнение с дядькой Никитой он не идет. Он значительно выше старого ополченца, моложе и крепче. Поговаривали, что раньше Гранит служил в донецком "Беркуте", а потом перешел на сторону ополчения.

- Поступила команда, - сообщает Гранит, устало повесив руки на автомат, покоящийся на его широкой груди, - отправишься в сводный отряд по ликвидации диверсионных групп. От каждого блокпоста выделяются люди. Ты пойдешь от нашего. - И предупреждая возможные возражения с моей стороны, он добавляет: - Извини, брат, мы тут давно уже, все свои, а ты приблудный!

Гранит дружески хлопает меня тяжелой рукой по плечу, давая понять, что разговор закончен. В принципе, я и не пытаюсь возражать, но мне неприятно, почему я вдруг превратился из российского добровольца в приблудного субъекта. С неприязнью смотрю на лицо Гранита - волевое, твердое, со щетинкой усов как у легендарного Стрелкова.

- Хорошо! Куда идти, где сбор?

Гранит называет место в центре города - там находится один из штабов Донецкого ополчения.

"Отряд, так отряд, - размышляю я, пытаясь отыскать средство передвижения, - какая мне разница? Защищать Донецк можно и так". Диверсанты, разведывательно-диверсионные группы тоже опасны и приносят много бед, как и артиллерия укров.

Иду по дороге вдоль брошенных домов.

Никто мимо меня не ездит, попутки не предвидится, и я с тайной досадой представляю, что по жаре придется топать до центра города, возможно, пару часов с учетом обстрелов. Обочины дороги и асфальт в некоторых местах зияют черными дырами от снарядов, комья земли разбросаны далеко повсюду. Попадаются разбитые и сгоревшие легковые машины разных марок, по большей части "жигули". Наверное, это место обстреливали "Градами".

За одним из домов, через огромную дыру, зияющую в добротном деревянном заборе, замечаю что-то голубое, краешек чего-то, едва видимого с дороги. Прохожу сквозь развороченный забор, окружавший пустой дом, обхожу деревянное строение с тыльной стороны и обнаруживаю подростковый велосипед. При осмотре всё указывает на то, что велосипед исправен. Кручу рукой переднее колесо, потом заднее. Колеса легко вращаются, не издают ни скрипа, ни вибрации, только легкий шелест.

Остается одна проблема - подогнать детский велик под мой рост. И вот я закидываю автомат за спину, зажимаю рулевое колесо коленками и изо всех сил тяну руль вверх, поворачивая его вправо-влево. Железо с трудом, но подается, медленно выпуская хромированный стержень из своего чрева. Ту же самую операцию проделываю с сиденьем. Ну всё! Пора в дорогу!

Мне хочется сказать спасибо моим невольным помощникам - хозяевам этого брошенного дома или их детям, но за неимением упомянутых я ограничиваюсь коротким кивком головы в сторону дома.