Пора!

Я прицеливаюсь и выпускаю длинную очередь по автобусу. Пожалуй, бью неэкономно, ведь в Донецке меня учили стрелять короткими очередями. Автомат трясется, как отбойный молоток, толкает в плечо. В сторону летят гильзы, резкий запах пороха сшибает в ноздри.

Автобус останавливается, и я вижу, как из него выскакивают люди в зеленой форме, мелкие и неопасные, точно муравьи в траве. Но, на самом деле, они опасны. Это я ощущаю через минуту по звуку выстрелов, донесшихся до меня, чмокающим по мешкам пулям. Одна из таких пуль срезает палку, на которой висит флаг народной республики, и он отлетает далеко в сторону. Поднимать его некогда, я напряженно слежу за передвижением напавших на блокпост людей, которые короткими перебежками подступают всё ближе и ближе.

Одному мне их не удержать, еще несколько минут, и они будут здесь.

Соленый пот заливает глаза. Стреляю еще, топя в грохоте выстрелов панические мысли, поскольку я напоминаю себе загнанного зверя, попавшего в ловушку, норовящую вот-вот захлопнуться.

В тоже время меня не отпускает странное ощущение: кажется, что блокпост - это самое надежное убежище, которое только есть на свете, что враги побоятся сюда сунуться, и что стоит отойти, хотя бы метра на два, как я сделаюсь совершенно беззащитным, открытым в пустом поле. Будто мужчина, застуканный голышом в чужой ванной.

Но валить отсюда, бежать надо. Срочно!

Начинаю осторожно пятиться назад, и, отойдя метра на три, не выдерживаю, бросаюсь к дальним деревьям, за которыми раскинулось поле подсолнечника.

14.

Стебли растений густо выстроились передо мной. С одной стороны, они совершили доброе дело - укрыли от преследователей, но с другой стороны - впереди полная неизвестность. Куда шагать, где Донецк? Я не сельский житель и не умею ориентироваться посреди поля.

Периодически останавливаюсь в надежде услышать шорох, шаги вражеской стороны, их голоса. Но ветер колышет подсолнечник, и я слышу только ровное шуршание, подобно тому, как шумит морской прибой. Море подсолнухов окружает меня.

Шорох ног, скрип веток, желтые массивные головки тыкаются в лицо, словно хотят спросить о чем-то. Но мне нечего им ответить, и я молчу, только тяжело дышу. Не знаю, как долго иду по времени - кажется, что бесконечно. Бреду в океане стеблей, плыву в желтом цвете лепестков. Голое пустое небо слепит своей синевой и эту синеву не могут прикрыть шляпки подсолнухов.

Наконец впереди сквозь стебли брезжит просвет. Я не знаю, что меня ждет, но пора выбираться. Может, я потом и пожалею, что не переждал хотя бы до темноты, что не свалился на поле, глядя вверх на небо из-за черных головок, укрытых пальцами лепестков. Может, надо было так и сделать?

Я иду все дальше, и злой липкий пот заливает лицо, глаза, губы. Глядя сквозь него, начинаю видеть в подсолнухах людей с обугленными черными лицами, которые надели зачем-то желтые венки. Как будто это не подсолнухи, а святые, сожженные на костре войны.

- А ну стой! - слышу резкий окрик, едва выхожу к дороге. Оказывается, я опять вышел к ней только дальше от блокпоста. Значительно дальше. Автобуса, по которому я стрелял уже не видно, наверное, уехал в село, но люди, которые охотились за мной остались.

Поворачиваюсь на крик. Передо мной стоят два парня в зеленом пятнистом камуфляже. На рукаве у них желто-голубые нашивки и еще знаки какого-то подразделения - их сейчас много развелось, всяких добровольческих батальонов. Оба в касках, бронежилетах, оба без масок. У парней молодые лица и хотя сам я не старый, мне они кажутся мальчишками, решившими поиграть в войнушку. Поскольку парни оказались без традиционных масок-балаклав, замечаю, что кожа на их лицах обгорела и облупилась.

- Ты хто, сэпар? - спрашивает один юношеским голосом. - Бросай! - он показывает рукой на оружие и наставляет свой автомат в мой живот.

Без тени сомнений бросаю на землю АК.

- Я доброволец, - признаюсь и думаю, что нет смысла скрывать этот факт, всё равно узнают.

- А, та ты нэ сэпар, ты москаль? - в голосе второго парнишки, высокорослого, высохшего как скелет, слышится злорадство, неудовлетворенная злость.

"Этот меня убьёт, - думаю обреченно, - такие всегда убивают".

- Слышь, Фантом, - первый, с ломким голосом, обращается ко второму, и я понимаю, что они называют друг друга по позывным, - давай сдадим его в бэзпэку, заработаем!

Фантом с опаской вертит худой башкой по сторонам, точно ожидает, что из зарослей подсолнечника появятся новые террористы. Но никто не появляется. Он утирает пот тыльной стороной ладони.

- Не-а, давай его кончим здесь. Неохота шлёпать в село по жаре, да еще с прицепом.

- Та я ж говорю, заработаем! Помнишь, на прошлой неделе наши притащили в штаб двух ватников? Им из Днепропетровска гривны прислали.

- Кончай долбить как дятел. Сказал, здесь разберемся! Погоди тут пока!

Фантом делает мне знак автоматом, показывая на подсолнухи. Я подчиняюсь, иду по полю, раздвигая высокие стебли руками. Мне хочется идти и идти, я боюсь остановиться, боюсь оглянуться назад и увидеть торжествующую морду врага. Кажется, если остановлюсь, то сразу прозвучит выстрел. Поэтому лучше идти пока хватит сил.

- Стой, москаль! - окрик звучит громко, бьёт по ушам.

У меня дергается спина так, словно её огрели с размаху обжигающей плетью и задели какой-то чувствительный нерв, и он тягуче и пронзительно заныл, разливая боль по всему телу. От неожиданности перехватывает дыхание.

Судя по близости голоса за спиной, худощавый от меня не отставал, шел все это время позади почти вплотную. У меня сверкает мысль, что можно убежать, толкнуть конвоира из всей силы и дать дёру. Но...он пустит очередь в мою сторону, а стебли плохая защита от пуль, хотя они совсем недавно и казались мне монолитной стеной, способной спрятать и защитить. Нет, шанса уцелеть не будет, совсем не будет! Но если не бежать тогда и здесь облом - шансов тоже нет.

Лихорадочно думаю, как спастись, только в голову ничего не приходит.

Звучит резкий щелчок - наверняка Фантом взвел затвор. Я поднимаю голову вверх и смотрю на небо, на ослепительный солнечный свет и внезапно в глазах темнеет. "Вроде солнца немеряно, а в глазах темнота" - пел когда-то Розенбаум. Кажется, что на меня обрушивается весь мир и теперь, на краю пропасти, становится абсолютно понятным это выражение - мир рушится, когда понимаешь, что возможность выжить сводится к нулю.

Это не могло закончиться по-другому. Что бы я ни делал - результаты всегда очевиден, он всегда плачевный. Мысли, мысли. Я уже их думал.

И я вижу вверху черное небо, густо-черное как чернила, без намека на капельки звезд. Черное небо и желто-зеленые поля внизу. Опять черное с желтым. Совсем как привидевшиеся мне обугленные святые-подсолнухи. Поля, будто подсвеченные лампами или прожекторами, светятся на фоне небесной черноты необычным изумрудным светом. Я понимаю, что черное небо - это метафора типа связанных рук, приснившихся когда-то мне в мирной жизни. Видимо оно символизирует ужасы войны, а может и саму смерть, опускающуюся на эту землю.

Ствол автомата тыкает в мой затылок. Фантом ничего не говорит, только слышу его сопение. Курок щелкает, но выстрела нет, пожалуй, я его бы и не услышал - смерть в моём случае будет мгновенной.

Мой палач снова взводит затвор, приставляет к голове ствол.

"Вот сейчас, это будет сейчас!" - думаю, как во сне.

Время течет медленно, тягуче. Оно реально похоже на песок в колбе часов, неторопливо сеющийся из вершины перевернутой пирамиды. А еще оно похоже на тягучий мёд, если зачерпнуть его ложкой и переливать в другую чашку. Длинные желтые нити, которые тянутся и тянутся вниз. Но к чему это я?

Звучит металлический щелчок - я снова жив. Сзади шуршит трава, и я боюсь оглянуться. Что это? Куда пошел Фантом, куда он делся?