Беру автомат, поднимаюсь с травы и собираюсь прямиком к деревьям, где у нас из двух широких досок сооружен импровизированный стол. Оксана уже подъехала и ставит на доски бидоны. Она в джинсах и короткой майке, и я замечаю, что её майка прилипла к спине, насквозь проступили пятна пота. Краем глаза вижу, что дядька Никита лениво поводит взглядом, не останавливаясь на фигуре девушки. Его больше интересует стол, который постепенно заставляется посудой, и я философски думаю, что старость -- это не ограничение возможностей, старость - это угасание желаний.

Оксана тем временем заканчивает свои хлопоты у стола, изредка вытирая ладошкой разгоряченное лицо, а наша группа готовится отправиться трапезничать. Но в последнюю минуту дядька Никита спохватывается.

- Ты, как там тебя? - осведомляется он.

Я вспоминаю свой позывной, который выбрал в Донецке, и которым еще ни разу не воспользовался.

- Север.

- Ага! Ты вот шо, давай-ка, брат, здесь поштой, покарауль, шоб военные не ровен час не шунулись.

Дядька Никита говорит на том самом суржике - смеси русского и украинских языков, на котором говорит почти вся Украина. Сам украинец, он не называет противников украми или укропами, а обозначает нейтрально: "Военные".

- Айда рубать! - предлагает между тем Петро, и они отправляются к Оксане.

Я кладу автомат в щель между плотных мешков, образующую мини-амбразуру и надеваю камуфляжную кепку, стараясь, чтобы тень максимально закрыла лицо. Замечаю, что рядом валяется черная маска-балаклава, и с ужасом представляю, как надел бы её на этом солнцепеке. Все равно, что лицо опустить в кипяток. Когда мне её давали в Донецке, то предупредили, чтобы надевал всегда и везде - так безопаснее. Но мне не от кого скрываться, я ведь не лидер непризнанной республики, я простой боец.

Сзади раздаются звуки алюминиевой посуды, ложки стучат о тарелки. Я не оглядываюсь, знаю, что услужливая Оксана сразу предложит налить борщ - она может принести тарелку прямо сюда, поставить на мешки. Но опять вызовет ревнивый взгляд Петра, а мне это не нужно.

У меня на плече висит рация для связи со штабом. Штаб - это громко сказано - небольшая хата в Засечном, где находятся пару человек ополченцев. Они напрямую связаны с другим штабом, наверное, в Донецке. Периодически я с ними коммуницирую, сообщаю обстановку.

- Север докладывает Тарану, - говорю я, - у нас нормально, движения нет.

- Понял! - подтверждает Таран грубым голосом певца Шуфутинского.

Таран - один из сельских мужиков, любит копировать известных певцов российской и украинской эстрады. Его диапазон широк: от Верки Сердючки до Кобзона. Единственный, кто оказался не подвластен таланту Тарана - это любимец китайских тинэйджеров Витас, поющий фальцетом.

Сегодня, действительно, тихо. Дорога пуста и даже пыль лениво лежит по обочинам, в надежде переждать жару. Никто её не тревожит - ни залетный ветер, ни случайная машина своими колесами. Пожелтевшая трава вдоль асфальтовой полосы тоже стоит не шелохнувшись. Двигаться не хочется никому.

Я чувствую, как струйки пота стекают по спине, вытираю влагу с лица. Со стороны нашей походной кухни доносятся аппетитные запахи борща и тушенки, они угнетающе действующие на мой желудок. Внутри урчит. Пора бы и мне пообедать, тем более, что за спиной стихло звяканье ложек.

Поворачиваюсь лицом к нашей столовой. Вся троица уже насытилась и лежит в тени деревьев в послеобеденной истоме.

- Дядька Никита, пусть меня сменят! - кричу я.

Дядька Никита медленно отрывает голову от травы, осоловело смотрит в мою сторону, словно впервые видит.

- Микола, - произносит он, помедлив, - поди, поменяй штудента.

Не знаю почему, но дядька Никита зовет меня студентом, а не "Севером". Может ему так нравиться? Но я не перечу. Младший Безручко безропотно встает, набрасывает на плечо ремень автомат и топает ко мне, опустив оружие стволом вниз.

Повторяю те же манипуляции с едой, что и мои боевые соратники, то есть беру борщ, налитый в алюминиевую миску, методично жую, не отвлекаюсь на Оксану. Девушка присела рядом и терпеливо ждет, пока я расправлюсь с первым блюдом. Она посматривает на меня, не решаясь что-то спросить, а я не хочу затевать пустой разговор.

- Оксан, ты когда назад поедешь, держись ближе огородов, а то снайпера могут стрелять, - проявляет заботливость Петр, хотя снайперов у нас пока не наблюдалось.

- Хорошо! - с легкостью соглашается Оксана и продолжает смотреть на меня.

Я доедаю борщ, принимаюсь за картошку с тушенкой.

- Как там вообще, в селе? - продолжает разговор Петр, ему явно не нравится наше соседство.

- Тихо. Бабка Нюрка позвала соседа резать Борьку - это поросенок, - пояснила она специально для меня, - говорит, все равно утикать придётся в Россию. У неё знакомые есть в Ростовской области.

Заметив, что я доел, Оксана участливо спрашивает:

- Данила, еще ложить?

- Не, спасибо!

Я встаю и, сопровождаемый разочарованным взглядом девушки, иду к Петру с дядькой Никитой, ложусь рядом на траву. Я не гляжу на Оксану, слышу только, как она звякает посудой, собирая её в небольшую корзинку.

- Ты надолго к нам? - в дежурном вопросе ко мне старшего Безручко слышится скрытая заинтересованность. Ему хочется, чтобы я отсюда свалил как можно быстрее и не мешал ухаживать за Оксаной.

- А что? - отвечаю я вопросом на вопрос, чтобы позлить.

- У нас здесь мужиков хватает, а в соседнем селе мало осталось - одни бабы и девки. Попросись туда на блокпост.

- Зачем это?

- Та ты ж герой, приехал помогать. Какая нахрен тебе разница, где торчать на блокпосте: здесь, чи там?

Оксана между тем собралась, села на велосипед, и закрутив педали, резво помчалась по дороге, чтобы в случае чего не попасть под обстрел. Приподнявшись на локте, Петр провожает её долгим взглядом. Не знаю почему, но сегодня мне хотелось его позлить. Может от скуки? Он ведь хороший парень.

- Не, не буду проситься на другой блокпост. Мне и здесь хорошо! - заявляю я, не глядя на Безручко. - Если хочешь, сам просись!

Петр мрачно глядит на меня, но ничего не говорит.

Дядька Никита, задремал в это время послеобеденным сном - легким, неглубоким. Воздух со свистом вырывается из его беззубого рта. Меня тоже начала охватывать послеобеденная дрема, глаза тяжелеют, дыхание замедляется.

- Слышь, студент, а ты чё сюда вообще приехал? Чё забыл тут? - резкий голос Петра возвращает меня из сонного царства. - Героем заделаться хочешь?

- Почему сразу героем? - я срываю травинку, сую её в рот, чувствуя горький привкус полевого растения. - Решил вот защищать русский мир.

- А чё его защищать? Он сам защититься! Русский мир большой...

На этот аргумент я не знаю, что ответить. Он, действительно, большой этот русский мир и без меня с его защитой, наверное, как-то справятся. Но, есть ведь что-то такое, что привело меня сюда, на землю, где идут бои, летают снаряды, свистят пули и льётся кровь.

Опять коротко задумываюсь, как и раньше, о причинах своего поступка.

Наверное, все дело в справедливости, а для меня справедливость не абстрактная тема. Я считаю, что каждый человек имеет право на свободу выбора: языка, земли, спутника жизни... Так, думается мне, и в этом смысле я либерал, проповедую либеральные ценности. Только здесь имеется одна странность - мой либерализм не совпадает с западным. Разница во взглядах кроется, как видится, только в одном, в слове "каждый". Я наивно думаю, что универсальными правами должен обладать каждый, в то время как на циничном и прагматичном Западе считают, что они принадлежат только избранным, тем именно, кто проживает на этом самом Западе.

"Вот и разобрались, - с удовлетворением думаю я, - теперь знаю, за что воюю. За справедливость!"

Намереваюсь умно ответить Петру, но старший Безручко не дождавшись, пока я соберусь с мыслями, уже мирно дремлет, как и дядька Никита.