Это было похоже на бабушкины сказки, которые рассказывают детям ночью, перед костром. Но меня заинтриговало это, я не могла оторвать взгляда от глаз женщины, которая утверждала, что я ее дочь.

— Есть много возможных даров, но у каждой седьмой дочери седьмой дочери они разные, — продолжила она. — Один из них — сочувствие, способность чувствовать то, что чувствуют другие. Разделять их горе, радость, таким образом, словно ты словно проживаешь эти моменты за них. Это один из основных даров, но иногда в этом нет ничего хорошего…

Я конечно, никогда не испытывала ничего подобного — но мне было еще двенадцать. Я буду чувствовать это, когда мне исполниться тринадцать?

— Ты сказала мне, что тебе никто не рассказал об этих дарах, и заставила меня поверить в то что ты безумная, — сказала я ей. — Почему твоя собственная мать не рассказала тебе об этом?

— Она была лишь седьмой дочерью, и у нее не было этих сил и знаний. Она не знала, что со мной случилось. Наконец после долгих лет мучений меня нашла другая — она почувствовала мои страдания и сказала мне, кто я такая.

— Какое имя ты дала мне от рождения? — спросила я.

Женщина — моя мать — наклонилась вперед и прошептала моя настоящее имя мне на левое ухо, но снова предупредила, чтобы не говорила ему другим людям: те кто служит тьме, могут получить власть над седьмой дочерью седьмой дочери, если знают ее настоящее имя.

Поэтому я не буду записывать его сюда. Я буду хранить его в тайне. Том Уорд сказал мне, что мои записи в конечном итоге будут стоять на полке библиотеки. Они будут служить источником знаний и опыта для будущих ведьмаков. Поэтому я не готова писать здесь свое настоящее имя, чтобы его узнали другие.

В тот день мы с мамой говорили почти час, и она рассказала мне о других возможных дарах, которые я могла унаследовать. После этого мы договорились встретиться с ней на следующей неделе на этом же месте, если она будет хорошо себя чувствовать.

Когда мы прощались, по нашим щекам бежали слезы. Мы обнялись.

Затем, с корзиной в руках, я побежала домой — но я бежала напрасно.

Мой отчим стоял на пороге. Он держал ремень в правой руке. Впервые за последний год он бил меня ним.

Боль была мучительной, но я не позволила себе заплакать. Это могло разозлить его еще больше.

Моя мама не пришла на рынок на следующей неделе.

Я больше никогда ее не видела.

Без сомнения, ее болезнь осложнилась, не позволив ей прийти. Я представила, как она медленно умирает, все еще способная говорить. Я очень хотела с ней поговорить и узнать больше о том, что должно со мной произойти. Теперь я точно знала, что она моя настоящая мать и вся моя злоба, от того, что она меня бросила, ушла. Я осознала, почему она так поступила. Я хотела увидеть ее всего лишь еще один раз, перед тем, как мы навсегда расстанемся.

Это положило начало моим путешествиям. Я искала ее в близлежащих деревнях, начиная с Длинного Хребта. Затем, я решила попытать счастье в городах и добралась до Пристауна на юге и Кастера на севере. Иногда я пропадала днями, а каждый раз, когда возвращалась, получала новую трепку.

В результате, мне пришлось принять, что я никогда больше не увижу свою мать снова, но я все же продолжала путешествовать. Даже зимой, лучше было находиться в холоде на улице, чем в ненавистном доме, вместе с жестоким отчимом и мачехой, боящейся своего мужа.

Я не совсем понимала, зачем он это делает. Каждый раз, когда я проводила много времени вне дома, он жестоко наказывал меня в отместку. Он бил меня потому, что я ему не подчинялась, и он не мог меня контролировать? Если так, то порка только усугубляла положение. Он не понимал что творит, он был как глупое животное, не задумывающееся о том, что делает. Это пугало меня, но не меняло моего поведения. И я никогда не плакала.

Затем, накануне моего тринадцатого дня рождения, все поменялось. Я внезапно проснулась посреди ночи и впервые увидела призрака. Было полнолуние, и луч желтого света освещал низ моей кровати. Упитанная, пожилая женщина сидела на моих ногах. Она казалась такой тяжелой, что я подумала, кровать могла сломаться в любую секунду. Она посмотрела на меня, открыла рот и издала смешок. У нее не было зубов, только слюнявый рот и она была слепа на один глаз — он был весь молочно-белый.

Когда я, шокированная, закричала в страхе, вес пропал с моих ног. Призрак уплыл наверх сквозь потолок, капая слюной из открытого рта.

Мой громкий крик разбудил отца и он снова меня выпорол.

Это был последний раз, когда он бил меня.

Прежде чем неделя закончилась, другой дар проявил себя — первый из тех, о которых говорила моя настоящая мама — сопереживание. Я никогда не забуду момента, когда он открылся мне.

Я прогуливалась по центру деревни, когда увидела юношу, сгорбившегося на скамейке напротив лавки зеленщика. Он смотрел на дверь лавки. Его лицо не выражало никаких эмоций, но я остановилась, внезапно почувствовав тревогу и печаль, переполняющую его. Он делал усилие над собой, чтобы не заплакать.

То что исходило от него, было невероятно сильным, у меня встал ком в горле на мои собственные глаза навернулись слезы. Это было больше чем просто чувство: я знала, о чем он думает. Он вспоминал, как он, когда был маленьким, ждал на этой скамейке свою маму, когда она выйдет из лавки. Она выходила и улыбалась ему, откладывала свою сумку с покупками и широко раскрывала объятия. Он бросался прямо в них.

Но теперь он совсем вырос, его мама умерла прошлой зимой. Он пытался сосредоточиться, чтобы снова испытать тот счастливый момент, пытаясь воссоздать прошлое.

Я практически могла читать его мысли — и мне было больно разделять их, я пошла быстрее.

Это был не тот дар, о котором я бы хотела рассказывать другим людям. Никому бы не понравилось, что кто-то копается в его голове.

Когда этот дар открылся мне, я смогла понимать мысли моего отца и матери. Они были счастливы, когда были молодоженами, а также, пока растили собственных детей. Но когда две сестры вышли замуж и ушли образовывать собственные семьи, больше ничего не связывало их: любви не было, было лишь отчаяние и пустота. Когда они нашли и удочерили меня, им стало немного легче, но ненадолго.

Теперь, наконец, я поняла, почему отец бил меня. Я чувствовала его боль. Его избивал его собственный отец, он был запуган этим и зол на себя за то, что никогда не сможет стать настоящим мужчиной. Он мечтал обзавестись землей, но работал на фермеров, которые мало ему платили. Он горевал, о том, что никогда не сможет осуществить свою мечту.

Он жалел себя. Он был самовлюбленной свиньей, которая упивалась жалостью к самому себе и делала больно другим, чтобы облегчить свою боль. Но я видела, что в душе, он был трусом. Он никогда не ударил бы мужчину. Я была самой легкой жертвой, как и моя слабохарактерная мать, которую он тоже время от времени избивал. Иногда я слышала повышенные тона из их спальни, а на следующее утро, она рыдала, готовя завтрак, склонив голову так, чтобы не было видно синяков.

Затем, я обнаружила третий дар.

Я думаю, что получила его несколько раньше, чем обнаружила. Годами я замечала, по пути на рынок, когда я улыбалась людям, казавшимся подавленными, они приободрялись. Спустя несколько часов, когда я возвращалась домой, они выглядели куда счастливее.

После встречи с настоящей матерью, я задумалась. Возможно ли было, что я оказываю на них какой-то эффект?

После этого, я убедилась в этом. На рынке был лавочник, который всегда выглядел печальным, я хотела поднять ему настроение, особенно когда узнала, в чем была его причина.

Его жена внезапно умерла в прошлом году, а все дети покинули дом. У него не осталось ничего, что могло бы украсить его жизнь и дать какую-то надежду. Раньше он был хорошим садовником, выращивая овощи и цветы, чтобы порадовать жену. Теплыми летними вечерами, они сидели вместе в саду и смотрели на закат. Это было одним из величайших удовольствий для них.