- Ну, что, пойдём дальше?

- Да-да, конечно! Как скажешь.

- Тогда мы отправимся в старый квартал Абанотумани, где нахо-дятся знаменитые серные бани, которые посещал Пушкин.

- О! Я бы очень хотел побывать в этих банях.

- Если хочешь, можешь сходить. Я тебя подожду.

- Нет-нет, Нонна-?кха, - спохватился я. - Я не могу потерять даже минуты без тебя. Ведь ты не можешь пойти вместе со мной, не так ли?

- Конечно, не могу. Как ты догадался?

- А ты вообще-то смогла бы находиться в бане вместе с мужчи-ной? - тонко полюбопытствовал я.

- Если бы этим мужчиной был мой законный муж, - ответила Нонна, покраснев. - Да и то лишь в купальнике. Совершенно голой я сгорела бы со стыда. Ты знаешь, Женя, я ведь совершенно дикая.

Я понял, что разговор начинает принимать опасный фривольный характер и быстро поменял тему:

- Знаешь, Нонна-кха, мне стыдно признаться, но я проголодался.

На самом деле я просто устал, и мне захотелось где-нибудь поси-деть, больная нога давала о себе знать.

- Ты, наверное, устал. Бедный! Как твоя нога?

Я в очередной раз подивился её прозорливости и чуткости и от-ветил бодро, как и полагается настоящему мужчине:

- Я совершенно бодр и брав. И нога моя в полном здравии.

- Отлично! Тогда мы сейчас спустимся немного вниз, ты уви-дишь серные бани вблизи, и там, поблизости есть небольшое кафе, где можно будет немножко отдохнуть и перекусить.

Вскоре мы уже сидели за столиком в кафе и уплетали наперчен-ный харчо с горчим шотис-пури (у нас этот хлеб называется лаваш), фаршированные баклажаны, и я впервые в жизни пил знаменитую хванчкару, якобы любимое вино Сталина.

- У него была губа не дурр-ра, - приговаривал я, нажимая на "р" и потягивая вино.

- Кто говорит, что его любимым вином была хванчкара, а кто на-зывает киндзмараули. У нас в доме полусладкие вина не пьют, папа любит сухие вина: кахетинское, цинандали, напареули.

Теперь, когда я пишу эти воспоминания, я ловлю себя на мысли, что все дни, проведённые мной в Тбилиси, рядом с Нонной, я был по-стоянно под мухой. Может быть, кроме самого последнего дня, когда я улетал в Москву. И это состояние полупьяной, почти дремотной радо-сти играло большую роль в моём тогдашнем безумии. Как будто я сошёл с ума.

- Сейчас мы поедем опять в центр города и оттуда поднимемся на знаменитом фуникулёре на гору Святого Давида, которая называет-ся по-грузински Мтацминда.

Для читателей поясняю: фуникулёр это тоже канатная дорога, только вагон едет не по несущему канату, подвешенному на опорах, и влекомый тяговым, а по рельсам, лежащим на земле, и также влекомый тяговым. Что, не очень понятно? Это не суть важно. Главное, что в таком вагоне можно подняться на гору, будь то хоть Везувий, хоть Кохта, хоть Эльбрус, хоть Мтацминда.

Фуникулёр на Мтацминду это первая и, пожалуй, единственная канатная дорога такого типа, построенная на территории Советского Союза. Впрочем, кажется, есть ещё подобные в Сочи, Киеве и Одессе. Правда, я об этом раньше не упоминал, но вот теперь говорю. То, что тбилисская первая, это точно, и это факт и на самом деле. К тому же она одна из самых больших и красивейших в мире. Она была построена в 1905 году в тогдашнем Тифлисе по проекту бельгийского инженера Альфонса Роби, а в 1938 году на плато, где стоит верхняя станция, был открыт роскошный Парк культуры и отдыха имени Иосифа Сталина с ресторанами, прогулочными дорожками и колесом обозрения. Два ва-гончика со ступенчатыми кабинами движутся по железной дороге один навстречу другому. Посредине пути длиной всего-то в 500 метров уст-роена занятная развязка, где вагончики расходятся. На этой высоте по-строена промежуточная станция под названием "Пантеон". Здесь на-ходится могила Грибоедова и Нино Чавчавадзе. Мы ехали с Нонной, тесно прижавшись друг к другу, в одной из ступенчатых кабин, и вместо того, чтобы любоваться из окна, раскрывающейся панорамой Тбилиси, я смотрел на её лицо и не мог отвести взгляда, чувствуя, как сердце моё бьётся в упоении любви.

На станции "Пантеон" мы вышли, чтобы посетить могилу двух самых знаменитых любящих сердца в России и Грузии. Захоронение находилось в гроте, вход в который был открыт для посетителей рас--пахнутыми решетчатыми створками, запирающимися на ночь ржавой цепочкой с висячим замком. Могилы представляли собой два стоящих рядом саркофага из чёрного мрамора. На том, где был захоронен Гри-боедов, была высечена надпись: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!". Над саркофагом бро-нзовая фигура коленопреклонённой женщины, сплошь задрапирован-ная глубокими складками одежды, закрывающие её всю, вместе с ли-цом, она обнимает высокий крест-распятие, символизирующие невыра-зимую скорбь. Мы с Нонной постояли молча, как положено в таких случаях. Но, скажу вам честно, я не испытывал горестных чувств, моя душа пела, потому что рядом со мной была Нонна, неожиданная лю-бовь моя. Мы продолжили свой путь наверх на фуникулёре и долго гуляли там по парку, взявшись за руки.

Вечером мы сходили в кино. Какой фильм мы смотрели, я не помню. Помню, я попросил в кассе два билета на последний ряд и весь сеанс просидел, глядя на экран невидящим взглядом, сплетя жаркие пальцы с пальцами Нонны. Впрочем, я вру. Мой воспалившийся мозг вновь заблудился в лабиринтах сладкой памяти. На самом деле показы-вался трофейный фильм "Девушка моей мечты". И билеты покупал не я, а Нонна, и достались ей два последних и к тому же на последний ряд. А всё остальное правда и было на самом деле. На экран я не смотрел, пытался разглядеть лицо Нонны в темноте, и держал её руку в своей руке. И с ужасом ощущал, как из моих подмышек стекают слабые ручейки пота.

Пожилые люди наверняка видели этот фильм, а для молодых, кто не видел, могу пояснить: он, этот фильм, был в своё время весьма зна-менит тем, что главную женскую роль в нём исполняла красавица Ма-рика Рёкк, бывшая любовница Гитлера. А для грузинских зрителей, воспитанных в традициях патриархальной старины и не привыкших в те времена к "голым" сценам распутного капиталистического кинема-тографа, было потрясением появление на экране роскошной полуобна-жённой блондинки, купающейся в бочке. Поэтому я помню, как зал то замирал, то топал в восторге и гневе.

Потом я провожал Нонну домой уже поздно вечером. Мы шли и болтали о всякой всячине, о том о сём. И тут она мне вдруг призналась:

- Ты знаешь, - говорит, - я тебе раньше этого не говорила, а те-перь решила сказать: меня на самом деле зовут не Нонна.

- В таком случае, - говорю я, немного оторопев, - меня на самом деле тоже зовут не Женя.

Она смеётся и снова говорит:

- Нет, я серьёзно.

Вот, думаю, этого ещё не хватало, может быть, она вообще шпи-онка, выходит дело, попал я их разведывательные вражеские сети. Уз-нали, что я работаю под началом Никитина, и решили выведать у меня данные про Останкинскую башню. И спрашиваю разоблачительно, как будто я всё понял: