- Остались бы ещё хотя бы на пару дней. Что вам стоит? Я пока-зала бы вам настоящий Тбилиси, каким его никогда не увидите сами.

- Спасибо, Нонна, - сказал Вадик, - но мы вынуждены завтра улетать, нам всем пора на работу.

Я молчал, потому что не знал, что говорить. И Нонна с Гугой ушли. А мы стояли перед входом в гостиницу и долго смотрели им вслед, пока они не скрылись за поворотом. Они часто поворачивались в нашу сторону и махали нам рукой, мы им отвечали тем же. Перед тем, как заснуть, я долго ворочался в поисках удобного положения для тела. Очень много мыслей было в голове. И почему-то хотелось плакать.

XXXVIII

Не знаю, как у других, а у меня самые умные мысли приходят в голову ночью, во время сна. Может быть, у меня такая редкая особен-ность, а может быть, у всех так, не уверен. Словом, просыпаюсь я рано утром в гостинице "Сокартвело" уже с готовым решением. И говорю ребятам, когда они тоже пробудились:

- Знаете, - говорю, - я с вами не полечу, решил остаться здесь ещё на несколько дней.

- Я так и знал, - говорит Вадик, широко зевая и крестя рот.

- Опять он всё знал! - говорит Толя Дрынов издевательским тоном. - Если ты такой всезнайка, тогда скажи мне на милость, зачем ты палец в крысоловку запихнул?

- Тебя не спросил, - огрызается Вадик и снова зевает во весь рот.

А Толя на него ноль внимания и обращается прямо непосред-ственно ко мне:

- Я тебя понимаю. Ты молодец, Женька...

Вадик, конечно, тут же, в пику Толе, фальшиво пропел на мотив песни про Мишку-одессита, которую исполняет Леонид Утёсов:

- Ты молодец, Женька, а это значит, что не страшны тебе ни горы, ни ветра-а...

Толя даже ухом не повёл и продолжает гнуть свою линию:

- Ты правильно делаешь, Женька! Дуй до горы.

В это время пришла Нонна, под глазами синие тени, видно, спала плохо или переживала сильно. Нам про это неудобно спрашивать, поэтому говорим, что первое на ум пришло:

- А Гуга где?

- Он не мог прийти вас провожать, потому что у него как раз сегодня начинаются спортивные сборы республиканской команды бор-цов вольного стиля. Он в шесть утра уже уехал.

- Как же он вчера так надрался, - спрашивает Вадик, судя по себе, - если он знал, что ему завтра на сборы?

- Он и не пил вовсе, - отвечает Нонна. - Только вид делал, что пригубливает вино из стакана. У них тренер очень строгий. Если учует малейший запах винного перегара, тут же отчислит из команды и ли-шит государственной стипендии. Зато я поеду вас провожать в аэро-порт. Гуга просил передать вам всем пламенный привет. Просил пе-редать, что ждёт вас следующей зимой в Бакуриани.

- Никуда ты не поедешь, - говорю я, - потому что я остаюсь.

- Как остаёшься? - спрашивает она. - Совсем?! - И глаза её засветились огнём то ли сильной радости, то ли большого испуга.

- Да нет, не совсем. Там видно будет. Пока скорей всего на два-три дня. Сам не понял ещё.

- А как же твоя работа? - спрашивает она. - Вы же говорили, что вам всем пора на работу.

- Да и чёрт с ней, с работой! - отвечаю. - На кону судьба жизни. Работа не волк, в лес не убежит. И потом мой начальник, Антон Фёдо-рович Гурский, весьма приличный человек, он, я уверен, простит мне прогул. Поскольку причина - уважительная, - я многозначительно взглянул на Нонну, она потупилась. - В крайнем случае, - продолжил я, - зачтёт мне эти дни в счёт оставшейся части отпуска. Гурский очень добрый человек и башковитый - жуть! Он придумал для сборных же-лезобетонных колонн стык без центрирующей прокладки. Это гениаль-но просто. Хочешь я тебе расскажу?

- Ой, Женя, я в этом деле ничего не понимаю. Для меня проклад-ка - это совсем в другом смысле.

Я хотел было спросить, в каком именно, но вовремя осёкся, сооб-разив, что эту тему не стоит обсуждать вслух. С дамами вообще надо держать ухо востро, чтобы не попасть невзначай впросак.

В общем, проводили мы ребят до автобуса, который ехал прямо в аэропорт, все обнялись поочерёдно, даже я с Нонной, и остались мы с Нонной вдвоём.

- Ты, наверное, есть хочешь? - спросила она.

- Есть не хочу, вчера у вас так объелся, что даже думать о еде не могу без содрогания. Зато страшно хочу пить. Готов за кувшин крюшо-на "тархун" или "саперави" со льдом продать душу повару Павлу или повару Петру, как Фауст Мефистофелю.

- Ну что, тогда в знакомый тебе погребок?

- Да, и поскорей, - сказал я, облизывая пересохшие губы.

И мы пошли, как бы прогуливаясь, на проспект Руставели. Я держал Нонну под руку, словно кавалер барышню, которую украл. По пути я несколько раз храбро пытался без запинки сказать "повар Павел, повар Пётр", но каждый раз сбивался. Нонна не смеялась. В этот день дежурил повар Пётр. Если повар Павел был крупным мужчиной и жгу-чим брюнетом с пышными усами, то повар Пётр оказался замухрыш-кой и блондином без усов. Пока мы шли, я проголодался.

- Пожалуй, я бы съел хачапури, - сказал я заискивающе. - А ты?

- Я нет. Ты ешь.

Я съел хачапури, осушил кувшин крюшона и сказал, отрыгнув:

- Я готов. И к смерти, и к бессмертной славе.

- С чего начнём, - сказала Нонна без вопросительной интонации, словно советуясь сама с собой.

- Я не знаю. Ты же экскурсовод, - сказал я, - тебе и решать.

- Тогда начнём с Нарикалы.

Мы сели в автобус, потому что ноги не захотели идти. Ехали, ехали, наконец, приехали. Немного прошли и заняли обзорную пло-щадку "у незнакомого посёлка, на безымянной высоте". Панорама перед нами открылась потрясающая. Вдалеке полнеба занимала "Мтац-минда" - гора святого Давида, которая венчалась устремлённой в гру-зинское небо радиотрансляционной вышкой. А прямо над нами возвы-шались древние развалины крепости "Нарикала". Чудилось, что от этих мощных развалин веяло запахом древности. В широком провале между "Мтацминдой" и нашей обзорной площадкой рябило в глазах от сотен домов непривычной архитектуры, тесно прижатых друг к другу. Нонна протягивала руку вверх, указывая на крепость, и говорила с интонациями экскурсовода:

- Перед вами Нарикала. Это самый известный и древний памят-ник Тбилиси. Горожане зовут его душой и сердцем нашей республи-канской столицы. Крепость была построена в четвёртом веке нашей эры. Нарикала для жителей Тбилиси имеет такое же сакральное значе-ние, как Московский Кремль для москвичей.

Она долго ещё говорила, а я её почти не слушал, захваченный открывшейся передо мной панорамой. Характерные для старых домов Тифлиса террасы создавали волшебную игру света и тени. Нонна уло-вила, что я её не слушаю, и спросила: