Этот рассказ вызвал бурный жеребячий смех, хотя, кроме нас, москви-чей, его, другие, слышали по многу раз.
Затем выступил один из вновь прибывших армян, красивый мальчик с огромными чёрными глазами, смотревшими на мир, казалось, с нескрывае-мым удивлением.
- Один красивый девочка, - начал он, - был очень красивый, бляндин. Она была русский девочка. Щёки розовый, как персик. И коса длинный, как хвост у лошадь. Этот девочка очень понравился Месропу. И он решил за неё ухаживать. А по-русский он знал совсем плохо. Он постучал себя кулаком в грудь и сказал: "Я - дерево". Потом постучал кулаком по плечу девочка, по груди стучать боялся, и тоже сказал: "Ты - дерево. Шесть часов. Опаздать не надо. Это нехорошо, ай-яй-яй".
Все засмеялись, я смеялся тоже. Странное дело: расскажи мне эту ис-торийку теперь, на склоне моих лет, я ничего бы не понял - что здесь смеш-ного и причём тут деревья. А тогда, на чердаке турбазы "Буревестник", возле гудящей огнём печки, после выпитой огненной чачи с добавлением горилки, всё понял. Чего тут непонятного? Влюбился парень в девушку, чтобы с ней поспать, и назначил ей свидание возле дерева. Девочка русская, а парень армянин. И по-русски он объясниться не умел. Вот и всё.
Вадик Савченко вдруг ни с того ни с сего заявил:
- В шесть часов вечера после войны! - и усилено, давясь от собствен-ного, показавшемуся ему великолепным остроумия, расхохотался.
Но его никто не поддержал. Тогда он добавил:
- Ах, война, что ты сделала, подлая!
Ещё один черноглазый армянин по имени Арик стал рассказывать на-вязшую всем в зубах историю о том, как бог делил землю между народами. Начал Арик, как и следовало ожидать, с грузин. Это был промах, с его точки зрения, несправедливость, которую допустил бог.
Грузины опоздали к разбору по легкомыслию (я уже рассказывал об этом), а армяне совсем опоздали. После них уже больше никого не остава-лось. А опоздали они потому, что были заняты на работе. Бог растерялся и говорит: ребята, вы добрые христиане, но у меня уже ничего не осталось, ни одного свободного клочка земли. Хоть плюньте на меня, хоть вовсе не моли-тесь. Потом подумал немного, почесал в темени и говорит: впрочем, есть тут у меня один заброшенный участок земли, от которого все отказались. Там камень на камне, ни на что он не годится, ничего на нём не растёт. Хотите - берите, мне, ей-богу, ничего для вас не жалко.
Армяне посмотрели на каменистую землю, обошли её вдоль и поперёк, измерили шагами, пощупали пальцами, поцокали языком, вернулись к богу и сказали, что согласны. А куда им было деваться? Всё равно другого ничего нет. Так эта земля, где гора Арарат, и стала армянской. Вот почему самые лучшие на земле каменщики - армяне. Город Эриван по красоте камня, из которого он сложен, может поспорить с Ерусалимом. У меня, например, не удержался Арик от гордости, 6-ой разряд каменщика. И он показал всем свои мозолистые ладони, словно с изрезанными глубоко ножом морщинами. И никто не стал смеяться.
Тут не выдержал своего угрюмого молчания большой Микола из Днеп-ропетровска, единственный настоящий хохол в нашей разномастной муж-ской компании на чердаке. Его подопечные девчата, одна из которых так приглянулась Вадику, что он о ней только и говорил, поселились отдельно на женской половине, на втором этаже (я уже говорил об этом), и Микола чувствовал себя одиноким, как папаша, у которого забрали детей.
- У нас на заводе "Космос", где я работаю помалэньку, - начал он, запинаясь, - тоже был аналогичный похожий случай...
Он стал смеяться утробным смехом, дёргаясь и колышась всем своим могучим телом. И тут с ним случилось что-то явно непредвиденное. Не успел он произнести: "Так вот, хлопцы, я вам балакаю, шо...", как речь его оборва-лась на полуслове, и он рухнул, как подкошенный, на свою койку, жалобно скрипнувшую, как кошка, которой нечаянно наступили на хвост, и тотчас оглушительно захрапел, выводя замысловатые рулады.
- Ну вот, здасьте! - недовольно проворчал Гуга, - теперь нам на всю ночь обеспечено музыкальное сопровождение. Так что скучать не придётся.
- Генацвале! - встрял один щуплый грузин из компании Гуги. - Видно, могучий организм этого большого хохла не выдержал двойного удара горил-ки и чачи. Достойная смесь получилась. Под названием "наповал".
- Так нельзя оставлять пьяного человека на всю ночь лежащим на-взничь с открытым ртом, - сказал Лёша Куманцов. - Он может захлебнуться собственной слюной и даже в самом крайнем случае элементарно умереть. Я не раз читал о таких случаях. Давайте его повернём на бок.
Все дружно и весело взялись за это дело, как будто явилось настоящее развлечение. Но срочная помощь эта оказалась не такой простой, как она представлялась нам вначале. Во-первых, Микола был тяжеленный, как поро-сая свинья-рекордсменка с московской выставки достижений народного хо-зяйства; во-вторых, кроватная сетка под ним провисла почти до самого пола, и он лежал, утопая в ней, как в тесном гамаке; в-третьих, он отчаянно бры-кался и никак не хотел поворачиваться на бок. Всё же общими усилиями, по-сле нескольких попыток, с боевыми криками: "Эй, ухнем! Сама пошла!", его удалось повернуть, и он перестал храпеть.
Все вернулись на свои места, о чём известил дружный скрип кроватных пружин. И вновь на чердаке зашумели человечьи голоса, обсуждавшие всё подряд, всё, что может спьяну придти в голову отдыхающей молодёжи.
Вдруг внезапно наступила какая-то необычная, первозданная тишина, даже тяжёлое дыхание участников переворачивания пьяной в зюзю туши Миколы перестало быть слышным. Словно по волшебству, все разом повер-нули голову в сторону тихо скрипнувшей двери на чердак.
В тёмном дверном проёме стояло живое чудо. Ну, не то чудо, которое будто бы время от времени является в виде ангела больным на голову людям. И не то волшебное или колдовское явление, похожее на правду, но в которое, по большому счёту, не верят даже те, кто про него рассказывает и божится, осеняя себя крестным знамением. Это была не дева Мария, не благодатный огонь, сходящий каждый год на пасху в храме гроба господня, не пояс бого-родицы, не крест Андрея Первозванного, не Туринская плащаница и не дру-гие святые чудеса. Это было обыкновенное человеческое чудо.
XIX
В дверях стояла миниатюрная, тоненькая, как камышинка, девушка с огромными (на пол-лица) удлинёнными глазами, чёрными, как смоль, и всё же такими ясными, будто они светились изнутри таинственным светом. И опушавшие их ресницы были такой длины, что это было просто неестествен-но, как будто неопытный мастер-визажист перестарался. Однако ни единого комочка туши не было заметно. На выпуклый красивый лоб спускалась ис-синя-чёрная чёлка, которая словно опиралась на почти горизонтальную ли-нию едва сросшихся на тонкой переносице таких же чёрных бровей.
От редких ламп, свисавших на длинных витых шнурах с косых потол-ков, в её необычных глазах играли и мерцали, иногда захлопываемые ресни-цами, весёлые огоньки, совсем как на реке в рассказе Короленко.
На голове её была надета самодельно вязанная круглая шерстяная ша-почка, окаймлённая ровным тугим жгутом из той же шерсти. И это было по-хоже на нимб, которого удостаиваются святые. Сзади, из-под шапочки, сви-сал схваченный у круглого затылка простой двойной резинкой хвостик из во-лос и тоже чёрный-пречёрный. Девушка улыбалась, с любопытством разгля-дывая компанию пьяненьких парней, и зубы её влажно мерцали в полутьме. В маленьких мочках оголённых ушей поблёскивали золотом серёжки в виде тоненьких католических крестиков.
