Толя Дрынов вдруг спохватился, что так давно нет Вадика. Уж не при-ключилось ли с ним какой-нибудь очередной беды. С него станется, не пер-вый чай раз. Мог запросто спрыгнуть на ходу и отстать от поезда.

- Пойду посмотрю, где там наш чёртов Вадик застрял, - сказал Толя деланно равнодушно, но было видно, что он беспокоится о своём нескладном друге. Всё-таки столько лет вместе. И учились в одном институте, и влюбля-лись вместе, и в баню вместе ходили париться, похлестать друг друга берёзо-выми вениками. - Чёрт его знает, что ему в голову могло взбрести.

И Толя ушёл, покачиваясь между скамейками, показушно продефили-ровав мимо девчачьей группы и подмигнув той девахе, которую Вадик не-давно назвал прехорошенькой. Она норовисто фыркнула в ответ и что-то прошептала своим товаркам, те прыснули смехом. Я давно заметил, что люди немало пожившие на белом свете смеются редко и когда действительно смешно. А молодые смеются по каждому пустяковому поводу, видно, раду-ются жизни и не догадываются, как быстро она проходит.

Не прошло и пяти минут, как вернулся Толя Дрынов, давясь от смеха, ведя за руку чуть упирающегося Вадика, шедшего за ним с виноватым и не-счастным видом. Всё случилось так, как именно и предполагал Толя. Дейст-вительно, Вадик легкомысленно решил спрыгнуть с поезда на малом ходу, отбежать в сторону на несколько шагов, чтобы запечатлеть на фотоплёнке, как он впоследствии выразился, "мировецкий" кадр допотопной кукушки в крутой дуге на фоне великолепного леса. Пока он примеривался с фотоэкс-понометром, что для него было "плёвым" делом, поезд начал набирать ход, выйдя на ровный участок дороги, и Вадик, часто-часто перебирая ногами по осыпающейся и разъезжающейся щебёнке, едва-едва успел вскочить на под-ножку заднего (замыкающего) тамбура.

Там висело большое красное колесо с ручкой. А рядом, на откидной скамеечке, сидел и дремал сопровождающий проводник, для нужной безо-пасности железнодорожного движения в горах. Ему вменялось в обязанность следить за порядком и в случае непредвиденного заднего хода крутить за ручку против часовой стрелки тормозное красное колесо.

Проводник знал, что последняя дверь заднего вагона давно хлобыстала, но ему лень было покидать нагретую скамейку, чтобы притворить дверь. Он знал также, что стекло в задней двери давно разбито, и думал сквозь дрёму, что задний вагон почти пустой и что прикрывай дверь, что не прикрывай её, всё равно будет дуть. А кому не нравится, пусть переходит в другой вагон. А стекло никуда не денется, пусть его вставляют те, кому это положено. Он дежурный на тормозе, и у него своя ответственная работа. Что он стекольщик какой-нибудь, что ли! А сон на свежем воздухе дорогого стоит. Это каждому дураку понятно.

Он даже не заметил вскочившего на ходу пассажира, которого мотнуло так, что он чуть было не расколошматил об железную дверь свой болтавший-ся на груди фотоаппарат ФЭД. Дорогая штуковина, надо полагать.

Вадик, раздосадованный тем, что не успел вовремя совладать с трекля-тым фотоаппаратом, хотя знал это дело, как говорится, на зубок, и не успел по этой пустяковой причине сделать классный снимок, едва успев заскочить на последнюю подножку и едва не кокнув драгоценный ФЭД, ткнул в сердцах хлобыставшую в петлях дверь. И угодил, конечно, озябшим кулаком прямо в торчавший острый осколок стекла.

Что было дальше, кроме некрасивых матерных слов, которые Вадик вспоминал лишь в самые критические жизненные ситуации, я описывать не берусь, ибо это и так понятно. А смаковать матерные слова и детали, в ко-торых, как известно, прячется чёрт, означает проявить неделикатность и даже грубую мужскую жестокость по отношению к милым, нежным и, признаюсь, любимым мною читательницам, у которых кровавая сцена (кровь из руки хлестала, как из зарезанной овцы, подвешенной за крюк головой вниз) может вызвать нежелательный обморок. А то, что эти читательницы проявят живей-ший интерес к карикатурной фигуре Вадика Савченко, напоминающего из-вестного героя из пьесы Антона Павловича Чехова "Вишнёвый сад", у меня сомнений не вызывает. Давно известно, что несчастья являются наиболее ла-комым куском для человеческого любопытства.

- Да что это с ним? - спросил я, не на шутку встревожившись.

- Ты что, Вадика не знаешь? - ответил загадочно вопросом на вопрос Толя Дрынов и засмеялся сатанинским смехом, как Мефистофель в опере Шарля Гуно "Фауст". - Он умудрился угодить рукой в разбитое стекло.

Тут уж переполошились девушки из Днепропетровска. У одной из них (предупреждаю: не самой хорошенькой) в огромном, протёртом во многих местах до сизой белизны альпинистском рюкзаке, являвшим собою фантасти-ческую загадку, как такая пигалица его носит на своих детских плечах, нео-жиданно нашлась старенькая санитарная сумка с частично оторванным крас-ным крестом, выцветшим и ветхим.

Видно, досталась она ей от матери или старшей сестры, принимавших участие в геройских боях за святое дело освобождения нашей великой стра-ны от немецких захватчиков. Девушка привычно вытащила из сумки пузырёк с йодом, пачку ваты, салфетки и бинт. И ловко (можно сказать, вполне про-фессионально) перевязала Вадику располосованную стеклом руку. Он не морщился, не вздрагивал, лишь только глупо улыбался от такого к себе пер-сонального внимания. Когда операция была закончена, девушка стесни-тельно улыбнулась и сказала тонким голоском:

- Ну, вот и всё.

Вадик чуть не прослезился, во всяком случае, выпученные, влюблёные глаза его заметно увлажнились. Он присел, опустившись на одно колено, и вполне галантно, как какой-нибудь наученный в корпусе кадет, склонившись, поцеловал девушке обветренную в походах шершавую руку, чем вызвал нежную краску смущения на её пухлом заветренном лице. Но никто не сме-ялся, потому что чистые порывы сердца никогда не вызывают глупого смеха. Все деликатно молчали и тихо вздыхали от умиления.

Вадик вернулся на своё место, порозовевший, умиротворённый, удов-летворённый, вспотевший и немного влюблённый. Он стянул со своей лысой головы горнолыжную шапочку, получившую в горнолыжной среде весёлое название "петушок", и вдруг ахнул:

- Ой! - сказал он. - Вот она, квитанция от багажа. А я-то везде её обыскался. Я думал, что ближе к голове для неё будет самое надёжное место.

- Думал он, видите ли! - проворчал Толя Дрынов. - Это всё зависит от того, какая голова.

- Ты что, не мог спотеть раньше, когда мы бежали от дачи Сталина до камеры хранения? - спросил я.

- Мне это не пришло в голову, - ответил обескураженный Вадик.

- Хочу тебе заметить, Вадик, - заметил Лёша Куманцов, - что люди потеют не потому, что это приходит им в голову, а потому, что им стано-вится жарко. Это элементарно и не требует доказательств.

- Но мне не было жарко, - попытался оправдаться Вадик. - Неужели вам непонятно? Тренированность по системе Порфирия Иванова даёт неве-роятные результаты.

- Знаете что, - предложил Толя Дрынов, - давайте переименуем Вади-ка в Мурзика. По моему, это имя будет ему в самый раз.

- Конечно, тебе бы только лясы точить, - проговорил Вадик, чувствуя пока ещё свою вину и не успев обрести бойцовский дух, чтобы привычно брать верх в словесной перепалке.