Но грех Макдональда был намного серьёзнее, чем неправильное произношение Гровнер-сквер. Как критика жизни современной Америки его статья определённо имела свои недостатки. Восклицательная форма её названия ясно давала понять, что это была инстинктивная, а не серьёзно продуманная критика американских ценностей. Статья сравнивала Америку с Англией и Италией и в процессе демонстрировала романтичную слабость Макдональда к идеализации чужих культур. И всё же эта статья оказалась чрезвычайно уместной в то время, так как использовала разнообразные данные и новейшие исследования, затрагивая практически каждую сферу американской жизни, представляющую интерес для публицистов. Удивительно, как Макдональд умудрился задеть всех «священных коров» американского общества, будто он нашёл где-то список всех отрицательных стереотипов об Америке, которые сотрудники спецслужб стремились уничтожить. Он осудил необузданный материализм в противопоставление духовному росту, тяжкие преступления, повсеместное распространение рекламных щитов, неразборчивость в литературных критиках, широкую расовую дискриминацию. Он нападал буквально на всех: Джона Фостера Даллеса назвал «ханжой и бестией», прекрасным наглядным образцом грубости и лицемерия Америки; Анри Люса - «бойскаутом с манерами гангстера»; обругал вице-президента Никсона за его неловкое поведение в Венесуэле (за что его заслуженно «периодически третировали»); президента Эйзенхауэра - за то, что он «бряцающий оружием реакционер»; Джорджа Уокера (George Walker), вице-президента компании Ford Motors, - за то, что он ведёт себя «как восточный властелин»; американские профсоюзы - за больший интерес к связям с общественностью, чем к классовой борьбе, а их лидеров Дэвида Дубински и Уолтера Рейтэра (Walter Reuther) - за то, что они «так раздражающе добродетельны» [772]. Бесконечно продолжался этот каталог современных американских грехов, враждебность Макдональда к декадентской американской власти опускалась до новых глубин отвращения: «Наблюдая, как жалуется европеец на американизацию Европы, хочется пожелать ему провести несколько недель здесь и получить опыт реальной жизни... Даже советские люди, при всей их жестокости, только прикрытой фиговым листком идеологии, кажется, проще находят общий язык с другими народами, чем мы» [773].
Считая статью «совершенно нелепой», Кристол всё же согласился опубликовать её, утверждая, что у него не было выбора, так она принята Стивеном. Едва её утвердили, как у Парижского бюро появилась своя копия. Спендеру и Кристолу тут же передали указание не печатать её и предупредили, что Юнки Флейшман сказал, что это повредит деятельности Конгресса и подвергнет опасности их дальнейшее финансирование. «Меня легко убедили не публиковать этот материал, так как он мне сразу не понравился, - говорил Кристол позже. - Стивен был более упорным. Но в результате мы сказали [Парижскому офису]: если это действительно осложнит вам жизнь, мы обойдёмся без этой статьи. Позже Дуайт издал её в другом месте, жалуясь при этом на цензуру. Отказ напечатать статью не является цензурой. Я побывал редактором многих журналов за свою жизнь и отклонил множество статей, но я никогда не расценивал это как вид цензуры» [774].
Спендеру выпало сообщить Макдональду, что они не могут опубликовать статью без значительных изменений. Перечитав статью, Спендер нашёл её однобокой и слишком критичной. Он добавил, что Набоков прочитал статью и «очень расстроился». Макдональд был разъярён, узнав, что «генеральный секретарь и гроссмейстер международного этикета Николай Набоков» давал редакторам «Инкаунтера» «советы» насчёт публикации материалов, а также предложил «Стивену-Ирвингу-Николаю-Майклу, или кто там у них за главного», чтобы с этого времени редакторы «при получении «спорных» материалов сразу консультировались с Парижским офисом и действовали соответственно полученным указаниям» [775]. Как оказалось, именно так редакторы и поступали.
Из-за Макдональда, отказывающегося принять любые сокращения текста, статью, в конечном счёте, отклонили. Она была сначала принята, потом отклонена, опять принята и снова отклонена. «Я ужасно сожалею об этом, - сказал Спендер в интервью незадолго до своей смерти. - Это единственная статья, которая так и не была опубликована в «Инкаунтере» из-за очень сильного давления на нас Конгресса за свободу культуры. Да, единственная за всё время работы. Когда решался вопрос о её публикации, статья мне казалась довольно глупой, и я думал, что, скорее всего, если бы я просматривал её изначально, то либо захотел бы изменить текст, либо вовсе отклонил бы. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что это единственное, о чем я очень сожалею, так как считаю, что если статья мне не понравилась, когда я прочитал её, я всё же должен был настоять и высказать тогда своё мнение, после чего любой ушёл бы в отставку: мы публикуем эту статью, потому что мы приняли её, а единственной причиной для отклонения был её антиамериканизм» [776]. Но это было не просто вмешательство Парижского офиса. По словам Дианы Джоссельсон, которая сочла «её [статью] очень разочаровывающей», это было «одним из примеров редакционного вмешательства ЦРУ, и Майкл боролся с ним очень упорно, но так и не победил» [777]. Как Управление сыграло в этой истории со статьёй главную роль? Если, согласно утверждениям людей, причастных к этой ситуации, публикации Конгресса не просматривались перед выходом Агентством, то каким образом информация о статье Макдональда дошла до них? Джоссельсон получал предварительные экземпляры «Прев» и, по крайней мере, знал содержание подготавливаемого к выпуску «Инкаунтера». Конечно, не в его интересах было передавать эту пламенную статью своим начальникам в Вашингтон? Джоссельсон всегда предпочитал решать проблемы независимо от Управления, взаимодействие которого с Конгрессом вызывало у него всё большее негодование. Однако, несомненно, что статья «Америка! Америка!» произвела немало шума в коридорах Вашингтона. Наиболее вероятно, статья попала туда через представителя ЦРУ в Конгрессе, которым тогда являлся Ли Уильямс.
Если единственным изъяном статьи являлась её отсылка к дешёвому антиамериканизму, почему Управление готово было рисковать воспринимаемой «объективностью» «Инкаунтера», своего «самого важного актива», подавляя его? Конечно, это была отличная возможность продемонстрировать «честность» «Инкаунтера», разрушить представление о том, что журнал не обращает внимания на промашки Америки, перенастроить звук, который, по заявлениям некоторых критиков, всегда звучал не так, как нужно. И главное, если статья была так «нелепа», как все говорили, тогда какой вред она могла нанести кому-либо, кроме её автора? В противоречие тому, что позже вспоминала Диана Джоссельсон, сам Джоссельсон был фактически против публикации статьи с самого начала. Он назвал её «самой антиамериканской статьёй, которую я когда-либо читал», и говорил, что её надлежало отдать в советскую «Литературную газету» [778]. Он знал, что Макдональд, «вероятно, поднимет шум и выступит против нас публично, но я готов к этому». Везде в решении отклонить материал прослеживается его рука. Публикация этого текста могла сильно подпортить репутацию «Инкаунтера» в Вашингтоне, а также выставить Джоссельсона предателем. На кону было доверие к нему лично [779].
Для тех матёрых кадров силовых секретных операций, которые смотрели на Отдел международных организаций как на несущественную ерунду, глумились над идеей поддержать или помочь людям и организациям и, как предполагалось, были «друзьями» или имели «аналогичную точку зрения», выходка Макдональда была подтверждением их правоты. Ричард Хелмс, заместитель Уизнера, а позже директор ЦРУ, высказывал эту скептическую точку зрения, когда сказал специальному комитету: «Тайному руководителю... вбивают в голову, что нельзя рассчитывать на то, что его агент будет ему беспрекословно подчиняться или своевременно всё докладывать, если не владеть его душой и телом» [780]. То, что кто-либо из работавших в ЦРУ, мог надеяться на «приручение» известного борца с устоями Макдональда, казалось чистым безумием.
