— Конечно, — кивнул Камерон, — это не к спеху. Я живу в соседнем номере.

Наверняка она не одна, подумал он. Еще с минуту он постоял на месте, глядя, как она теребит на груди пуговицу мужской рубахи, которую она, видимо, второпях накинула на голое тело, потом повернулся, чтобы уйти, но тут из ее комнаты раздался какой-то странный сдавленный звук. Камерону стало интересно, что там происходит.

Он подозрительно взглянул на девушку. Та невинно опустила ресницы и отвернулась.

— У вас все в порядке? Помощь не нужна? — быстро спросил он и, прежде, чем горничная смогла ответить, отпихнул ее в сторону и решительно вошел в комнату.

Господи, они так и не прекращали с ночи! Посреди комнаты сидел сборщик налога, по-прежнему привязанный к стулу бельевой веревкой, перекрещивающейся на груди. Глаза его, вытаращенные на вошедшего, едва не вылезали из орбит. Готово дело, подумал Камерон, он меня узнал. Рот сборщика дорожного налога был намертво заклеен липким скотчем.

Пару минут Камерон им полюбовался, потом ухмыльнулся и повернулся к горничной, к тому времени закрывшей дверь. Теперь она стояла, прислонившись спиной к косяку.

— Что тут у вас происходит?

Девушка неопределенно дернула плечом.

— Это была не моя идея.

— Но комната-то принадлежит вам, не так ли? — поинтересовался Камерон, не сводя глаз со сборщика налога на стуле. Эге, не так уж крепко он связан. При малейшем желании от этих пут можно легко освободиться. А значит… Значит, он пошел на это добровольно. Вот как? Ловит от этого кайф? Но тогда зачем же было заклеивать ему рот? Это уж лишнее, кричать-то он не стал бы в любом случае. Кто же и зачем налепил ему скотч?

Об этом он и спросил томную горничную.

Та обольстительно хихикнула.

— Я. Он слишком много говорит.

— Это точно, — произнес Камерон, глядя в выпученные глаза сборщика налога. Даже с заклеенным ртом он был слишком красноречив.

Сборщик налога сделал несколько неуклюжих движений, изображая безумное усилие, чтобы сбросить с себя веревку.

— Он зануда, так что пусть лучше помолчит. Говорить в данном случае ему не обязательно, — пояснила горничная томным голосом, с ногами забираясь на кровать.

Наблюдая за ее по-кошачьи ленивыми движениями, Камерон поймал себя на мысли, что сравнивает ее нынешнюю с той, вчерашней, и представляет, чем они тут занимались, пока он не постучал. Невольно он сделал шаг к кровати. Интересно, что она нашла в этом идиоте? Отдаваться привязанному к стулу — в этом было что-то извращенно-садистское. Каждому свое, конечно, он бы, наверное, не смог играть в такие игры. А, может, попробовать? Да что со мной в самом деле? Он вздрогнул и, резко развернувшись, подошел к сборщику налога и содрал с его губ скотч. Тот сморщился от боли и тут же воскликнул:

— Так ты все это время был здесь! Я и подумать не мог. Ну надо же!

Горничная тихонько присвистнула.

— Вы, оказывается, знакомы!

— Шапочно, — мрачно ухмыльнулся Камерон. — Видимся иногда. На съемках.

Сборщик налога неуверенно кивнул.

— Мы тут немного поразвлекались. Ты ведь никому не расскажешь?

— Конечно нет. Буду молчать, как рыба, — заверил его Камерон.

Девушке явно не сиделось на месте. Она спрыгнула с кровати, сделала круг по комнате, подошла к окну.

— Смотрите, смотрите! — закричала она. — Что это случилось с Бруно?

— Ничего страшного^ ему что-то попало в глаза.

— Но он обещал вернуться… — девушка бросила быстрый взгляд на сборщика налога. — Что же делать?

— Надеюсь, вы найдете способ утешить его.

Камерон склонился над сборщиком налога и затянул потуже узел на его спине.

— Эй, приятель, что ты там делаешь? Этого не тре&уется. Мы же с тобой друзья, правда?

— Правда, — подтвердил Камерон, — но узы настоящей дружбы должны быть крепкими.

Горничная весело рассмеялась и отошла от окна.

— Почему бы нам не повеселиться всем вместе?

— У меня встречное предложение. Почему бы вам не поискать мою сумку?

Она разочарованно вздохнула и стала рыться в стенном шкафу, выкидывая на пол тюки белья для стирки. Наконец сумка была найдена.

— Вы что, торопитесь?

— В общем, да, — улыбнулся Камерон. — Сейчас вернется Бруно, а вы пока развлеките моего связанного друга.

Девушка скорчила недовольную гримаску.

— О Боже, этого зануду? Как же мне его развлекать?

— Придумайте что-нибудь эдакое. Думаю, с фантазией у вас все в порядке.

— Слушайте, вы оба, — вдруг встрепенулся сборщик налога, — развлечения — это, конечно; прекрасно, но…

— Bon chance[4], — сказал Камерон, направляясь к двери. — Et bonne continuation[5].

Оказавшись снова, в своем номере, он быстро запихнул в сумку книги, бритвенные принадлежности и мокрую одежду. Теперь он раскрыт самым важным — свидетелем, который вряд ли станет держать рот на замке;. Камерон подошел к раковине и задумчиво посмотрел в зеркало. Вот тебе и грим, вот тебе и маскировка! Он скривил губы в усмешке. Теперь о нем узнают все. И ради чего он раскрыл себя? Чтобы заполучить старую сумку и вынести в ней никому не нужные шмотки. Вот ведь идиот! Одну нелепую ошибку громоздит на другую…

Он посмотрел на раскрытую сумку. Действительно, кретин. Зачем он собрал вещи? Ведь обнаружив комнату пустой, все сразу поймут, что он смылся.

— Господи, — пробормотал, — как глупо!

За какой-то час он четыре раза поступил, как безмозглый болван. Он судорожно потер лоб ладонью и бросился выкидывать все из сумки и распихивать по шкафам. Потом аккуратно расправил сумку и засунул ее под матрас. Эх, вот оставил бы он ее в автобусе вместе с тем письмом, не засветился бы так по-дурацки…

Последним взглядом окинув комнату, Камерон взобрался на подоконник, но тут кто-то тихо постучал в дверь. Он замер. Кто бы это мог быть? Может, Дениза? Да Фэ? Начальник полиции Бруссар? В любом случае, это был кто-то из той жизни, с которой он решил навсегда распрощаться.

Уходить надо вовремя. Он решительно тряхнул головой, выполз на крышу и закрыл за собой ставни, словно задвинул занавес.

Несколько минут он неподвижно сидел, скрючившись за слуховым окном, и изучал обстановку, затем на четвереньках подполз к краю крыши и посмотрел вниз.

Перед ним во всей красе раскинулся город. Вон пирс и дансинг. С другой стороны он увидел здание в викторианском стиле, в котором размещался полицейский участок. Позади, на уровне его глаз, крутилось чертово колесо, сквозь которое смутно просматривался мол, где накануне он стоял с Ниной. Обзор прекрасный, но надо сматываться. Внизу прохаживались пешеходы, и если кому-то взбредет в голову посмотреть вверх, на крышу отеля, его вряд ли примут за флюгер. Камерон пополз по наклонному скату на другую сторону.

Палившее напропалую солнце раскалило кровлю так, что ползти было очень нелегко. Он примостился между антенной и слуховым окном, которых здесь было великое множество, равно как и всевозможных выступов, неизвестно для чего предназначенных. Отсюда его не было видно, и он перевел дыхание. Потом ухватился за антенну, перемахнул через возвышение, делящее крышу пополам, и заскользил по скату к следующему слуховому окну.

Полдень. Скоро тени вовсе исчезнут. Он посмотрел на собственную, едва видную тень и припомнил, что некоторые племена считают полдень кратковременной смертью как раз потому, что у человека исчезает тень. Он улыбнулся. Но этот нелепый предрассудок натолкнул его на мысль, что именно в полдень он влип в эту дурацкую историю со съемками. Он, конечно, не умер. Пока. Но жизнь его круто изменилась, так круто как он не мог себе раньше и представить. И снова в полдень он бежит от своего предначертания. Это тоже своего рода предрассудок, ерунда. То, что он сейчас покидает мир Готтшалка, — еще одна иллюзия. Пока что, дружок, ты сидишь на крыше и паришься на жаре, мрачно подумал он. Что изменилось? Из огня да в полымя…