– И всё же, чувствую тут есть изъян. – мрачнее выбранные смыслы. – Они давно о ней не говорят.
– Обман. – шепчу.
Узоры не поколебать.
– Эйр, скажи мне всё как есть. – Жар рвётся, замечая. – Открой мне скрытое в их разумах, стеснённых в властных ожиданиях у сей твердыни. Решись мне рассказать.
Молчанье вдруг окутывает храм уединенья, в тьме погребённый, что много тысяч лет уж слишком тесен для одной богини. Он смотрит на меня и слёзы, на то как начинаю я главой сникать. Жар хочет лучше понимать, но теплиться внутри надежда. Должна, должна сказать! Как и в ином, не в силах боле от него я правды зёрна укрывать.
Набравшись смелости шепчу:
– Сестру, последнюю из родственных кровей, как не старайся ты, не станут воле предавать.
***
"Не звать, не звать, не звать. Надо было уходить". Прослушав говорившего ещё пару минут и, с неохотой утруждённого взбивщика, реверсируя односложные фразы в качестве выдаваемых за вдумчивые ответы, он добавил: "Ни за что. Даже ради вечера смеха, если Рокочущая вершина протрубит о нападении широкоротых етвохиз".
– Эта женщина из вольных, о которой упомянуто в отчётах… Хмуллас кажется её звали, верно? – Колп кашлянул и по-старчески расслабил плечи, напряжённые паинитовыми бляшками, что несли знак башни на узеньких верёвках, свисающих к груди от вычурных пряжек. – Скажите, она была красива?
"Доискивается, ворошит давно позабытое всеми прошлое. Вот они – наши служение и закон, погружённые в работу" – иронизировал ловчий, крайне не довольный этим внеплановым визитом, от которого, к большому сожалению, нельзя было отказаться.
По хозяйски откинувшись на совершенно неудобном стуле, выдолбленном из целикового чеида, добытого у подножья скал, что удерживали сам Кайгарл, верховный ловчий, всегда называвший себя просто "ловчий", сложил скрещенные пальцы на животе, как того и требовали нормы приличия. Изнурённый тренировками, возношением даров к Дирфану и участившимися предрассветными выходами, он наконец мог сидеть на сиденье совершенно ровно, не сгибая своей идеально прямой спины бывшего корабельщика, но формальный этикет, за время своего существования, не щадил ещё никого. Бессмысленный пережиток прошлого, которое, въевшись до умов, так и не кануло в лету после сделанных открытий. Колп смотрел. Ему хотелось уйти от неприятного вопроса, столь личного, интимного, но сейчас Гартвиг не мог промолчать. Не здесь и не перед городским главой.
– Таких красавиц во всём Кайгарле вовек бы не сыскать, даже если Мивильх лично займётся этой проблемой.
– Вы чересчур превозносите своего предшественника, ловчий Гартвиг. К тому же Мивильх уже несколько затмений не упражнялся. Почует на былых лаврах, да чинит оптический корректор в Рокочущей вершине.
Слабоумие крепчало, отметил Гартвиг. Колп, очевидно, ещё и плохо знал своих подчинённых, но ловчий не хотел заводить спора, решив увести тот в другую плоскость:
– Не жизнь, а сплошная сказка. В наши-то времена.
– Такая уж сказка? – Колп постоянно поправлял бляшки. Это нервировало.
– Всяко лучше откровенной праздности, которой заняты сердобольные служки.
Оба приглушенно рассмеялись, а тугие многослойные сапоги Гартвига, с подвёрнутым верхом, выгнулись пятками по направлению к возрастному главе Кайгарла.
Сколько же он у правления? Пережил уже пятого верховного ловчего то ли ещё будет. Старик наверное в живую видел закладку первой башни. Впрочем, к чему стараться врать, Гартвиг тоже уже не был мальчишкой. В целом, он относился к Колпу ровно, особенно ценя безразличие к своей вере, держался в присутствии столь высокого чина как правило строго, на расстоянии, но в глубине души, конечно, всегда уважал и был благодарен, за исключением случаев, когда тот лез ему в душу. Именно Колп вытащил Гартвига из беспросветного забытья, после того как жизнь юного, амбициозного, но глупого ловчего, едва вступившего в Свистящую башню, стремительно окатилась под откос. Любовь. Всегда с ней всё до не банальности банально.
– Скажите, а как продвигаются успехи в поимке чудища, о котором сообщают с верхнего предела? Говорят древщики видели как оно снова нападало на дозор Мулга, шедший по левому берегу Ф`Ло.
– Я выделил четверых ставить ловушки на запрудах, только это занятие почти бесполезное. Раз оно бросается только на отродий, то не вижу смысла его ловить и тратить на то наши силы в дальнейшем.
– Но если оно нападёт на поселение вольных?
– Мастер Колп… – потянул подуставший от натянутого вступления Гартвиг. – До рассвета всё меньше времени. Ночь всё короче, а дела копятся. Зерно и стебельные жимки скоро начнут свозить с полей, а по спуску будут шнырять подмастерья, гремя телегами с металлом. Признаться, я думал, что отложил дозорный выход не ради праздных бесед.
– Прошу у вас прощения, верховный ловчий. – нарочито уважительно склонил голову Колп. – Извинений, извинений. И верно, не ради них. Ради совета.
– Вот как? – Гартвиг поближе придвинулся к столу из толстенных досок. – Но какой совет вы от меня хотите? – усмехнулся он. – О том, как отловить стадо болотных бакчибов или загнать длиннохвостого хлусба можно узнать у любого другого из Свистящей башни. Дело ловчих держать долину Самшада и морское побережье на выходе к прочерневшим хребтам Раппара чистыми от банд Мулга, если те вдруг объявятся. Я не выше своих подчинённых в знаниях, святости служения богам или верности Кайгарлу. Правда, если речь о распределении дозорных отрядов, то моё мнение об общей ситуации вам известно и я повторюсь вновь. Нужно расширить проходы осушением пяти из восьми ключевых троп через Кричащие топи к Фракхе, взять под охрану перевал и открыть безопасный путь для торговцев. Одежда из копчёного поктишга, отпугивающая мелких насекомых, упряжи для кеюмов под повозку, семена хифлига, рыболовные снасти и сети, наши кораблестроительные чертежи – пусть везут всё, что сможет их заинтересовать. Не сразу, и это понятно, но пройдёт время и вопрос о интеграции городов ради защиты верхнего предела, беспомощного перед растущим давлением военной силы Мулга, освоившего массовое производство железных оружий, станет неизбежен. Под командованием ловчих Свистящей башни и с поддержкой отрядов Фракхи, мы сможем значительно расширить свободу внутренней зоны и избавить многие селения от страха перед врагом.
– Отрадно видеть, что вы склонны мыслить на перспективу, верховный ловчий, – бляшкой о бляшку стукнул Колп, – но речь вовсе не о политике долгосрочного развития. Вопрос стоит куда пикантнее, о чём вы, зачем-то скрывая, тем не менее несомненно догадались. – городской глава выдержал неудобную паузу. Гартвиг ждал. – Понимаете, мне и моим глашатаям нужно знать, как лучше идти к перевалу. Особенности местности, укрытые родники для восполнения воды, ответвлённые тропы, возможные опасности. Любое знание пригодиться.
Что-то намечалось. Пикантными вопросами теперь задался и сам Гартвиг. Подняв с изумрудного стола кубок, оттёсанный зарубками по верхней каёмке, он испил содержимое. Девятидневный настой лагри, вымоченный под листами перепрелого длоота. Его пробрало. Выдержали на славу.
Достигая средних, для рядового Кайгарльца, семидесяти пяти дюймов роста, он не выделялся среди подчинённых ни физическими данными, ни особенным чутьём, ни иными явными навыками. Своё Гартвиг заслужил беспрекословной верностью и честностью, переходящими порой в неприкрытый фанатизм, а уж о непреклонности двадцать второго ловчего Свистящей башни уже несколько лет по всему городу барражировали активные слухи. Чем больше он коптил своим потом небеса, тем больше субординация ему претила. Законы размылись, а мораль устарела. Гартвиг и тут был сам по себе. Говорили, что избрав цель он не сворачивает прочь пока не достигнет её, готовый идти по костям преградивших путь. Это, вопреки общему закону всех слухов, было правдой. Под тёмным вымятым плащом из пещерного литаса, испещрённого листьями, повязанными о бесчисленные застёжки, скрывалось тело бойкого в сражении, любезного с друзьями, но полно испившего горечь жизни существа, предпочитавшего замкнутость уединения шумным посиделкам. Несколько глубоких, уродующих отметин на левой щеке, заходящих к приплюснутому уху, укрывал почти выцветший убрус, намотанный рваными тряпицами синего цвета. Необходимость, но всуе носил он его не от подсознательного отчуждения или стеснения перед собратьями. В большинстве своём суровые и немногословные жители города, над которым никогда не всходит солнечный свет, вообще предпочитали как можно обильнее укутываться в постоянно совершенствующиеся для того одеяния.
