Рмун первым узнал молоденький проводник группы от сурву, решивший побольше заработать на нелегальной операции. Когда он с вытаращенными от страха глазами сообщил об этом остальным, то образовалась неразбериха. Как минимум половина тут же побежала обратно к роскошному кораблю, боясь ужасающих слухов о неизлечимой болезни, другая поскорее активировала транспортный короб, отдававший плохой карикатурой на клусские капсулы, и умчалась к равнинному пустырю сквозь естественный горный тоннель, поддерживающий острыми кольями часть бывшего брюха легендарного судна, упавшего на планету. На брюхе – словно для выведения надписи использовали клусские электрорубила, – было начертано: "Здесь пал принёсший мор".

Лим отвернулся и вывел сводку содержимого вкладышей своего обмундирования. Оставалось четыре инъекции.

В тот момент Рмун смирилась. Она молчаливо дремала, не в силах этого сказать или по-другому выразить, но Лим, знавший её как себя, понял и без слов.

– Я боюсь идти туда один. – сквозь горькие слёзы засмеялся Лим, когда Рмун спросила его об этой печали. – Только с тобой мой путь имеет хорошую цель. Плохие цели не для моей песни. Если мы уёдём, то только вместе.

Он перенёс Рмун к живописному камню у края каньона и, уложив себе на грудь, сделал очередной височный укол. Её лоб и шея снова увлажнились. Осталось три инъекции, но рассвет с этой стороны пустыря оказался слишком чарующим, чтобы отдаваться в услужение подобным раздумиям. Это несомненно был конец их пути и тогда Лим, исчерпавший возможности, решился отправить сигнал с квэл Шудд, неведомо кому, не зная зачем, и уже не надеясь что-то изменить. Отдав Рмун остатки водянистого раствора, купленного у конвертера, он прижался щекой к её лбу, проваливаясь в песнь сновидений.

Лиму и Рмун снилось прошлое. Их прошлое. Он снова увидел, как катал её на своём мораде вне магнитной дороги за предместьями. Рмун всё кричала, что ей очень страшно и что они обязательно разобьются, врезавшись в мескитные посадки, а потом, когда он наконец останавливался, засыпала его поцелуями благодарности. Там они нашли место с крошечным клочком акриловой травы, чудом выросшей под тусклой звездой, и там же построили свой дом. Но это было позже, гораздо позже периода расставания.

Целый день купания в тёплых чистых водах на вершине-заливе терраформированной части Соату. Авидтам, наследный владетель этого источника по праву единокровия с Уттумом, одним из основателей, был несказанно щедр. Единицы удостоились подобного. Это был пик её славы, заслуженной неустанным трудом во благо нашего мира. Рмун была так увлечена песнью, столько открывала для себя, что наступил момент, когда повзрослевший и изменившийся Лим, вернувшийся с Киза через восемь лет и первый раз увидев её после разлуки, боялся ей во всём признаться, даже подойти. Да, Вон`Мэ тому виной. Он никогда не рассказывал ей всей истории, считая себя повинным в смерти собратьев. Что-то в нём сломалось, когда он был там. Уже тогда он частью своей ненавидел то, что делал. Какой смысл действительно был в том безумии, в той отвратительной бойне?

Они увиделись только через несколько декад, притом совершенно случайно, у озёр и прудов Гэлхом, огромного парка воссозданной экосистемы Клусса. Рмун не потребовались его слова – ничего ей было не нужно, кроме него самого, так она была рада видеть его. От небрежения ей Лим проклял себя не раз, пообещав никогда более не покидать Рмун. Но певчая и тогда поняла и приняла его, возможно даже лучше, чем раньше. Не выспрашивая многого, не сомневаясь, она вернула Лима Клуссу, вернула ему себя, цель и в песне Клусса запечатлела подвиг павших. Со временем боль его тлела сильнее и сильней, пока почти не прошла, обернувшись сомнениями.

Сейчас Лим спал и видел во сне южный полюс родной планеты. Гражданам Клусского единения запрещалось в те стародавние времена покидать планету без особого разрешения, но он и на Клуссе, за краем Соату, нашёл по своему необычные, уединённые места, полные аскетичных, красивых пейзажей, застывших в миге непоколебимой вечности самолюбования. Там они часто проводили свободное время. Там они говорили и делились песнями. Там они вновь страстно полюбили друг друга.

Чудесный сон вдруг миновал, словно его и не было. Прохладный ветер, завывая от скал, встрепал его сухие чешуйки. Проснулся он сразу, полностью избавившись от дремоты. Так с ним происходило только тогда, когда рядом появлялся посторонний. Часть наследственности или таинственным образом приобретённый навык? Он не знал.

Небо, перенасыщенное облачностью, переливалось гаммой от тёмно-синего к чёрному с белыми капушками вихрей. Кругом стояла ночь. Рмун продолжала спать, посапывая в его затёкшее запястье правой руки. Ветер переменил направление. Лим ощутил донёсшуюся свежесть прохлады и вдохнул новый запах, похожий на тёртый уке. Этот запах окружал ближайшее пространство: подошедших со спины было от шести до двенадцати особей. Их пляшущие тени выросли и убегали до самого Йакшума. Фельветовый огонь, горящий позади, тому виновник.

Индикаторы боевого костюма подали Лиму сигнал. Он сделал очередной укол Рмун в висок. Раздался тихий всхлип её шёлковых губ, но остальное тело вовсе не дрогнуло, будто ничего и не ощутило. Оставалось две инъекции.

Он уже знал, что они здесь не одни, был готов действовать в любую секунду, но пока продолжал успокаивающе поглаживать нежнейшую шею возлюбленной, ожидая от незнакомца первых слов или действий. Шесть лун взошли над таинственной горой Йакшум, скрывающей секреты старого, как сама вселенная, мудреца, от своей любви даровавшего мирам завет единого мудрого учения и от слепой веры позволившего им пренебречь этим великим даром.

– Миллиарды. – грянул позади уверенный голос. – Вот чего я уже долго не могу понять. Миллиарды существ со всех известных этой галактике миров жаждут попасть сюда и приклониться пред парящими глыбами, не взирая на тяготы, лишения, опасность новой войны и доводы рассудка.

– Живых больше прочего пугают не армии грозных владык, не они сами и точно не их соглядатаи, а то, над чем они не имеют и капли власти, но что исправно работает без всякого стороннего участия и видимой системы. Невинный внешне камень, стоит ему воспарить над землёй и начать вращение, озадачит их и испугает пуще войны, возвещающей смерть. Но парящий камень не может быть для них угрозой и потому глупо ненавидеть его за то, что он умеет парить над поверхностью в отличие от других камней. Тогда они начинают его любить и превозносить, находя в нём новые и новые грани, ранее незаметные и, безусловно, свидетельствующие им о божественном вмешательстве, о руке незримого архитектора. В конце концов, они кланяются камню, и камень становится для них символом нового, наследием этого некого высшего бога, стоящего даже над их собственными богами, ибо в отличие от них он непонятен, трудно представляем, совсем не ощущаем, но способен творить и поддерживать жизнь своим творениям на протяжении многих тысяч лет.

– Не зря вы тот, кто вы есть. Не зря. – с явной, но непонятно доброжелательностью сказал незнакомец.

– А вы кто такой, чтобы утверждать, будто знаете, кто я есть? – решился Лим. – Зачем вы пришли сюда?

Звёздная ночь была темна, беззвучна, а рядом, играя с ветром, горел фельветовый огонь, будоража сознание колебаниями языков жадного пламени, и короткошёрстный хиинский плащ, держась всё ещё позади, развивался подвязками-кисточками под звон ритуальных трескучек, расставленных вдоль дорог. Владелец плаща скрывался за пламенем.

– Билглем Татт. – сказал он и новая тень, став больше остальных, колеблясь в пламенных языках и кланяясь, протянулась до вечно убегающих звёзд. – Я рад приветствовать вас, досточтимый Лим. Это большая честь.