Она всё видела, но, вопреки подступившему желанию, сама поддаться схожей слабости не смогла. Но не потому что не хотела разделить боль мужа – сон изнеможения наступил раньше, вновь отправляя её в далёкие странствия.
Вскоре их застала ночь. Скользя на дозорном катере среди темени взрыхлённых каньонов и неизменных полей, Лим смотрел отнюдь не на приборы высотно-скоростной навигации. Посадочные башни, врезанные в горы, были хорошо видны. Крепко стискивая руль, он обратил взор к звёздам, вопрошая про себя, задавая им вопросы, которые больше никому задать не мог. И не находил ответа.
Ответ нашёл его сам.
Разрезая пасмурное небо, в стороне от скромного космодрома, до которого оставалось два стандарт-часа езды, приземлился частный корабль. Приплюснутый нос, энергозатратные шасси из магнитных ободов под днищем, дублирующий рассеиватель постоянной массы для дальних сверхсветовых прыжков, трёхвекторные стабилизаторы, мягкое свечение гибких двигателей, протянутых под острыми изгибами вытянутого корпуса и загнутая по дуге корма, преломлявшая лунный свет сверкающими вставками-зеркалами. Лим никогда не встречал подобной модели, но, судя по очертанию форм, мог поклясться, что корабль был собран на зилдраанских верфях. Кроме Клусского единения только Малвергесиум заботился о внешней эстетике, а потому его работы легко узнавались в любом конце галактики.
Поистине же необычным было то, что зилдранские корабли, согласно послевоенному эдикту о разграничении, не имели права даже приближаться к домашнему кругу планет империи, за негласную помощь хиинцам в войне. Все, кроме этого.
Глава 9
"…И привёл идущих он к подземному леднику, что, так глубоко под землёй находясь, всё же свет сам собой испускал. И был там великан, о многих головах, ногах, глазах и руках и свиреп был в силе своей как здешние же ветра. Но не трогал великан тех слабых и меньших, что жили много выше, хоть и знал к ним дорогу. И подошли они к одной из его ног, падавшей на них громадной тенью. И спросил тогда идущих мудрый Нугхири, да на посох свой опираясь:
– Кто из вас скажет, в этом месте, что есть для нас понимание?
И долго давали ему ответы и не были они верны. И просили его открыться. И сказал им мудрый Нугхири:
– О мире мыслящий, жизни иной всегда в нём место отыщет. И не станет он попрекать от себя отличных и браниться с ними, но примет их существование как принял близких. Лишь не познавшие граней мира и не принимающие самих себя, принять откажутся и то, что сразу не смогут понять. И вместо того, чтобы стремиться к знанию о мире и всячески проявляющееся в нём сберегать, решат они идти против него войной, земли взрыхляя, но только собственные выроют могилы. И не будет ни мира ни самих их. Ибо всё живое от него часть и нет тому живому конца и края. И потому высшим мерилом всякого разумного, из подобных нам, является понимание. И, как и стремление к правде, важно нам оно с ней на ровне. И так достигнем мы истины.
Так сказал им мудрый Нугхири и повёл за собой идущих в другие места и из мест разных собранных. И пошли они вслед за ним и восхваляли его в песне. И навсегда в памяти сохранили они сей мир, ибо, пока говорил им Нугхири, ни одного не тронул обитавший там великан…".
Зумтиад от Кохта – "Нугхири: Из наставлений. Столп пятый".
Присаживает тело моё Жар на трон.
Отвешивают лицемеры поклон.
Я прихожу в сознание, вдыхаю глубоко и власть над мыслями своими, единственная подлинная власть, вновь возвращается ко мне. И сразу же к нему я обращаюсь, не помня как в иных местах неслась. Мне то не в сласть совсем…
– Благодарю.
Кивает. Ему теперь неловко предо мной, но Жара взгляд живее стал. Теперь побольше прочих правды знает. Мой лик, сокрытый в темени от всех, он увидал.
Смотрю вокруг. Вновь ночь. Неужто долго так продлилось забытьё? Хороший сон – плохим поэтам. А впрочем полно дум об этом. Мы к важной части подошли.
– Готов? – устраиваясь лучше, спрашиваю я.
– Готов. – колени преклоняет как и раньше. Жар не отходит от меня ни дня.
Скорей хочу произнести слова, пока надрывный возмущенья хор, из-за его поступка, опять не подняла толпа. Не спрашивает, почему и как, не тормошит меня, не донимает. Пылать рождённый понимает. Прекрасно понимает боль мою и смерть, крадётся что за ней. О, Жар…
Когда оковы снова надевают на него, я погружаюсь в мир теней…
***
Лэрд вновь попытался подняться, облокачиваясь о земляную стенку, но получил сильный удар латным ботинком по животу и с хрипом перекатился на другой бок.
После пары часов непрерывных побоев, пинков, тумаков и ночи проведённой в холодной землянке, служившей погребом для невысоких существ, вставших лагерем у взвитого стеной выхода горной породы, чувствовал он себя относительно сносно и намеревался продолжать сопротивление, хотя голод уже начинал сказываться. Сбивчивую речь этих гуманоидов он легко понимал, но как? Лэрд не помнил, чтобы в последний год пробовал повторить ту вечеринку с впрыском, да и для галлюцинаций это очень сложная структура иллюзии.
Темнело здесь быстро. Свет костра становился ярче и ярче, в то время как солнце почти скрылось за горным хребтом, оставив свой след лишь на дальней краюшке светящихся листьев, шумевших в верхах.
Какое-то время Лэрд внимательно разглядывал конусовидную иглу, которая ранее была извлечена из нарывавшего голенища. Слишком маленькая, чтобы заколоть кого-либо, но достаточно хорошо выполненная, чтобы порождать новые и новые вопросы взамен старых, также нерешённых.
Его надзиратель отошёл к костру, привалив сколоченный из толстых брёвен лаз массивным валуном. Силы схватившим его было не занимать, равно как и жестокости.
Других пленных, лежавших теперь где-то дальше в лесу, терзали довольно долго. В ход шли гнутые крюки, раскалённый металл, обугленные головёшки, какие-то синие стручки и грубая физическая сила. От самого процесса его чуть не вывернуло наизнанку: им со смехом ломали конечности, выжигали глазницы, вырывали дроблёные четвертинками языки, отрезали уши и пальцы, нескольких взятых в плен женщин жестоко изнасиловали, после того как ребёнка одной из них, на их же глазах разрубили пополам. А конец известен – восемь бездыханных тел оттащили подальше в высокие заросли, с глаз долой. Прах к праху.
Дрянное это дело. Лэрду в своей жизни не единожды довелось пытать людей и видеть нечто подобное со стороны. Ещё во время службы, этим вблизи линий непосредственного соприкосновения с противником промышляли многие ретивые офицеры, не так давно покинувшие академию в Сандхерсте. Да, мозги у многих тогда напрочь выгорели.
Поразительно, как быстро все забыли горький опыт наших предыдущих войн.
Слабаки. Операция "Вой мертвецов", что должна была учесть уроки кампании в Арктике, попросту сломала об колено хребет чопорного офицерского джентльменства без всякой к тому жалости. Напыщенные болваны, думающие, что раз они перечитали уйму весьма неглупых книг по теории войны, пробежались лёгкой трусцой по Пенимюнду, покатались на танках по полигону, то и грызня с восточными ничего им не стоит. Кто как не они должны навалять им, подобно героям рыцарских баллад? Реальность, мягко говоря, не встретила вторую волну призыва развесёлой улыбкой и они быстро озлобились после первых стычек с штурмовиками арм-пехоты восточных, намотавших кишки их друзей на пудовые кулаки из стали. Полно впитав в себя те образы врага, кои до того клялись искоренить, в тылу эти офицеры устраивали даже специальные загоны по типу вольеров для животных, где выпускали десятерых пленных биться против одного роботизированного солдата за раз. Победить в таких боях, естественно, пленным было невозможно.
Тюфяки и размазни в придачу. Лэрд, в отличие от них, не переходил черты. Его пытки, в общем-то, сводились к сильному психологическому давлению и прямым избиениям с разной долей очерёдностей. Методы флотских крыс и сухопутных червей, которые любили поизмываться, были ему противны. Он убивал без сожалений и сомнений правых и неправых, признавал боль и кровь, по отношению к себе и к остальным людям, но подобного не понимал никогда. Жестокости тупого мясника не находилось в его сознании никакого оправдания и Лэрд всей душой таковую презирал. Погано было видеть что-то из данного рода снова, да ещё и чёрт пойми где.
